* * *
Стас винил себя, что их отношения с Ядранкой с самого начала не были хоть отчасти романтичными. Он принес из материнской квартиры книги и альбомы по искусству, купил билеты на органный концерт. Было холодное начало декабря, на концерте в протестантском соборе они сидели, не снимая верхней одежды. Играли часть Рождественской оратории Баха: хор Московской консерватории, несколько солистов из разных стран, хороший органист. Стас погрузился в музыку и забыл о Ядранке. Когда он очнулся и взглянул на подругу, то ему показалось, что она напряжена, возможно, ей было трудно воспринимать мощные звуки. И все же — решил Стас, — здорово, что они пришли вдвоем. Он снова закрыл глаза, чувствуя как душа улетает.
Оратория разбередила и душу Ядранки: нахлынули эмоции, самой сильной была злость. Дубленка, подаренная Марусе Варварой, уже несколько дней не давала ей покоя. Больше всего обижало, что за все время знакомства Варвара не сделала ей ни одного сколько-нибудь значительного подарка. Девчонка из Таллинна расчетливо и явно втиралась в доверие московской барыни, и Ядранка не собиралась с этим мириться.
Хорошо бы, думалось ей, попасть опять к которской бабке. Но когда? Разве что подруга сможет раздобыть ее мобильный. А сможет бабка помочь по телефону? А если по скайпу? У которской бабки Ядранка побывала в самом начале знакомства с Варварой. Измучилась тогда Яца с бизнесом и с кочевой жизнью, сезон прошел без прибыли, бывший партнер требовал у нее долг, угрожал, — в общем, дела шли хуже не бывает. И как раз знакомая рассказала про бабку Драгану из Котора, колдунью.
Бабка водила руками над водой, налитой в горшок, поплевывала туда вроде бы. Потом попросила у Ядранки снять кольцо и нательный крест, длинный волос, все это тоже положила в воду, опять бормотала, будто поглаживая водную поверхность, делала это долго. Строго спросила Ядранку:
— Хочешь что? Дитя?
— Нет. Есть у меня сын. Доста.
— Помогу тебе, помогу.
Больше бабка почему-то ничего не спросила. От бормотания перешла к подвыванию, тихому, но жутковатому. И над водой махала черным головным платком. Ядранке стало страшно. В Которе и так всегда ощущение присутствия чего-то потустороннего, а тут еще наяву видеть танцы колдуньи — знамо страшно.
— Вижу деньги, — сказала бабка Драгана наконец, сощурилась близоруко, глядя в воду, — ты в большом доме хозяйка. И ёш… не знам шта биче. Ты такая, что имеешь право, делай что хочешь, удача будет всегда.
Услышанного было достаточно, на душе полегчало. Про личную жизнь Ядранка в тот момент не думала, к тому же растерялась, поэтому ни о чем Драгану не спросила. О чем теперь сожалела. Но в Котор можно и съездить, хотя жутковато все же. Воду, над которой колдовала, бабка Драгана велела забрать и вылить на живое существо — на кошку или на собаку.
— Но не в граде, — велела она, — Подальше-то.
Воду перелили в пластмассовое ведро, которое Ядранка принесла с собой, как и велели. От бабки она сразу поехала в бухту Яз, на большой пляж — и плеснула воду на бездомную собаку. Собака долго потом болела, но выздоровела, жива осталась.
После концерта по дороге к метро Ядранка взяла Стасу под руку, ласково улыбнулась.
— Хвала тэбе. Я одушевилась.
— Давай ходить сюда каждую субботу. А до этого, с утра — в какой-нибудь музей, давай? Потом пообедаем где-нибудь в центре, еще погуляем — и будем слушать музыку.
— А машину купим?
— Конечно. Со временем. Ты умеешь водить?
— Стас?
— Да, Яца моя.
— Девойчица, девчонка эта, которая у Варвары…
Стас поразился ее чуткости: во время концерта он думал о Ларисе, об органной музыке в соборах Таллинна, потом вспомнил про Марусю, она для него словно посланец от молодой Ларисы…
— И что, Яца, с этой девушкой?
— Ништа. Как ее зовут.
— Маруся, кажется. Мария.
— Жадная она.
— Почему?
— Не знам, почему. Жадная и все.
— Почему ты так решила, Ядранка?
— Спроси у своей матери, почему она дарит ей шубу. А мне! Даже пуговицу не дала, хотя я… с тобой.
Стас от неожиданности остановился, выдернув руку из-под локтя спутницы. На щеках ее горел яркий румянец, появившийся от гнева или от мороза, в любом случае румянец украшал Ядранку. Стас вспомнил сербское слово «любомор» — «ревность», поражавшее его точностью, не слово, а целая философия. Ревность как смерть. Но потом он почувствовал, что в душе Ядранки живет боль, она боится, что ее отвергнут, сочтут недостойной, недостаточно образованной. Стас просто сказал:
— Ладно, Яца моя, не беспокойся. Они сами по себе, а мы — сами. Что тебе до этой девушки. — Захотелось погладить ее по волосам, она в своей детской обиде казалась беззащитной. — Не будем больше говорить об этом, хорошо?
На следующий день Стас поблагодарил судьбу за то, что Яца взяла кредитку и отправилась за новыми тряпками.
Мать пригласила его на завтрак. «Пообщаешься, наконец, с Марусей», — предупредила Варвара, она успела разлить по чашкам кофе — и исчезла разговаривать по телефону. Стас и Маруся сначала молча ели лимонный пирог, также приготовленный его матерью.
— Вы давно из Таллинна? — спросил Стас, почему-то робея.
— Летом, в июне приехала.
— А раньше…
— В Москве не бывала.
— Ваши родители — русские?
— Мама русская, отец эстонец.
— И кем вы себя считаете?
— Обязательно считать себя кем-то?
Стас смутился.
— Конечно нет.
— Главный вопрос… люди зациклены на национальном разделении. Определении. Это не глупо разве?
«Права Ядранка, — подумал он, — девушка эта, по меньшей мере, не застенчива».
— Как вам здесь?
— Сейчас нормально. А первое время смотрела на небо часто… — Маруся замолчала, накручивая кончик белесой косы на указательный палец. Глаза у нее ярко-голубые, пожалуй, даже синие, — думал он. — Брови будто рассчитаны на более крупное лицо. Она красавица, определил Стас, из тех девушек, чью красоту не столько видишь, сколько чувствуешь, и даже боишься рассматривать.
— На небо, почему?
— Было ощущение, что вокруг все чужое, и только там, я хочу сказать, только глядя в небо, успокаиваешься, будто видишь родное… представляла, что вижу небо как над Таллинном, и что облака приплыли как раз оттуда. Небо объединяет людей. В отличие от государств и национальностей.
Стас оторопел.
— Поразительно. Часто думаю об этом, когда снимаю облака.
— В Москве снимаете?
— Везде, где бываю, в конце июня снимал в Таллине.
