Приглашение на карнавал в доме Мустафы Килинча лежало тут же, на кровати. Первым побуждением Катерины было отказаться, позвонить бог знает что такое затеявшему продюсеру и сухо поставить его в известность, что она, если он забыл, серьезный режиссер, приехала сюда, в Турцию, работать, и участвовать в сомнительных развлечениях не имеет никакого желания. Однако в конце концов она этого не сделала, наоборот, полдня промаявшись неуверенностью, к назначенному времени послушно облачилась в сказочные блестящие тряпки, впорхнула в ожидавшую ее у входа в отель машину и отправилась на этот странный «бал у сатаны», затеянный Мустафой, видимо, для того, чтобы труппа погрузилась в нужную атмосферу и естественнее восприняла малопонятный для многих ее членов материал. А там, на балу, произошло нечто… странное, неожиданное, яркое, смутившее ее и спутавшее все представления.
Набросив на плечи белый пушистый гостиничный халат, Катерина мельком глянула на себя в зеркало. Из золоченой рамы на нее уставилась в ответ болезненно-худая, изможденная женщина неопределенного возраста. Лицо гладкое, без морщин, однако настолько усталое, потухшее, что легко могло бы принадлежать и старухе с хорошей от природы кожей. Свешивавшиеся на лоб рваными прядями остриженные по мочки ушей некогда русые волосы, сейчас заметно присыпанные сединой. Бескровные, сжатые в узкую линию губы. Тонкие, как птичьи лапки, руки, судорожно комкающие у горла отвороты халата. Трудно было представить себе, что эта унылая, неинтересная, усталая женщина еще каких-то восемь часов назад кружилась в вальсе, облаченная в роскошное платье, смеялась, откидывая голову, флиртовала… Целовалась с прекрасным незнакомцем на продуваемой морским ветром террасе. Целовалась так, будто для нее не было ничего более естественного, чем вот так вот отдаваться в чужом доме царящей в нем атмосфере сексуальной игры, смеяться приглушенно и подставлять шею под горячие губы. Словно все это было для нее обычным делом, и интерес к ней удивительного, искрящего молодостью, красотой, обаянием и талантом мужчины принимался ею как должное.
Катерина передернула плечами, сбрасывая снова начавший кружить ей голову вчерашний морок, прошла по комнате и выглянула на балкон. Прекрасный отель «Хилтон Босфорус», в котором располагался ее номер, стоял на возвышенности, и с балкона открывался удивительный вид. Прямо внизу, под окнами, цвел сказочный сад с высокими деревьями, аккуратными клумбами и множеством затененных укромных уголков, за ним начинался городской парк. Кате видно было, как, змеясь, спускается по склону скоростное Стамбульское шоссе, как встают внизу величественные очертания недавно построенного суперсовременного стадиона «Водофон», как выглядывает из-за него дворец последнего турецкого султана. А дальше, еще дальше, медленно катит свои воды Босфор, этот вечный путь, соединяющий Европу и Азию. В этот утренний час канал был запружен разнообразными судами, кораблями, огромными баржами, издававшими низкие протяжные гудки, белоснежными частными яхтами, спешащими унести своих хозяев от городской суеты. Над водами канала высилась девичья башня, в которой, как знала Катя, некогда заточали непокорных султанш. А в небе над всем этим великолепием парили изящные белокрылые чайки.
До сих пор Катерине не доводилось бывать в Стамбуле, и увиденное поразило ее – это был какой-то совсем иной, пока неизвестный ей мир. Мир живой и энергичный, существующий по своим законам, яркий, полный природной силы, так непохожий на только вчера оставленную ею хмурую неприветливую Москву. Катя на секунду прикрыла глаза, вслушиваясь в доносящиеся до нее снизу, от разбросанных по городу мечетей, мелодичные звуки утреннего намаза.
Несмотря на ранний час, стамбульское солнце жарило уже основательно, опаляло кожу своими жгучими прикосновениями. И Катерине снова невольно вспомнился вчерашний вечер. Нет-нет, к черту, все это нужно выбросить из головы. Она не романтически настроенная шестнадцатилетняя барышня, чтобы мечтать о прекрасном принце. Да и что уж там, в ее ситуации это было бы просто смешно. К тому же впереди много работы, серьезный проект, который, возможно, будет иметь решающее значение в ее судьбе, поможет вернуться в профессию, восстановит имя. Вот о чем нужно думать, а не перебирать в памяти разноцветные блестящие осколки какого-то несбывшегося сна. Ей тридцать три, она взрослый разумный человек, профессионал, и в юные-то годы не особенно предававшийся розовым девичьим мечтам. Нет, даже и в восемнадцать, в двадцать, в двадцать пять у нее на первом месте всегда была работа – искусство, театр, режиссура. А всему остальному – человеческому, эмоциональному, женскому – отводилась роль второго плана.
Когда-то давным-давно Катя Лучникова была золотой девочкой, умницей, лучшей студенткой курса, надеждой современного российского театрального искусства. На режиссерском факультете ГИТИСа души в ней не чаяли, руководитель творческой мастерской Дружкин, сам известный МХАТовский режиссер, не стесняясь, открыто твердил всем и каждому, что Катя Лучникова – самая талантливая его студентка за последние пятнадцать лет, преемница, наследница и продолжательница идей. Катя и сама бредила театром, в институт всегда бежала, как на долгожданное свидание, ночами иногда просыпалась и хваталась за блокнот – записать пришедшую к ней во сне режиссерскую идею по поводу постановки той или иной пьесы, чтобы утром поделиться своими соображениями с мастером. В студенческих тусовках и шалостях она участия не принимала. Не потому, что была такой уж серьезной и законопослушной, а просто это было неинтересно, скучно, пресно. Чего ради тратить время на какие-то дурацкие развлечения, побеги с лекций, душные посиделки, когда можно поломать голову над сложной пьесой, испещрив поля своими пометками, или забиться в репетиционный зал, вдыхать запахи сцены, кулис, пыльного занавеса, софитов и представлять себе, как задвигаются, заговорят, затанцуют здесь под твоим чутким руководством любимые герои.
У нее как-то даже и юношеских романов не было – так, не особенно интересные, не оставившие заметного следа в душе истории. Вадим с четвертого курса, Кирилл с актерского факультета… Все не стоящая внимания чепуха.
Начиная со второго курса мастер брал Катю на театральные фестивали в Брно и другие европейские города, давал ей возможность представить свои первые пробы в профессии на большой сцене. И студентку Лучникову принимали, хвалили. Многие известные европейские театральные мэтры благосклонно качали головами и шушукались о талантливой русской девочке, которая, без всяких сомнений, далеко пойдет. Дипломный спектакль Катя – при поддержке все того же Дружкина – поставила на малой сцене МХАТа. Провела основательную работу, собрала сильную, очень талантливую группу артистов театральных институтов и создала совсем не ученическую, а серьезную, значительную постановку. Спектакль в результате был замечен не только в преподавательских кругах. Нет, ее работа была отлично принята зрителями, получила хорошие рецензии в прессе.
По окончании института Катерину пригласили работать и во все тот же МХАТ и в центр имени Мейерхольда. В последний она поступила в качестве основного режиссера, однако и во МХАТе делала несколько постановок. Ее спектакли – смелые, яркие, авангардные – привлекали внимание, гремели по всей стране, получали призы на фестивалях. Со своим «Гамлетом» Катя успела побывать и в Европе, представить его на парижской, берлинской, лондонской сценах, и везде неизменно срывала аплодисменты и восторженные отклики. Будущее перед ней открывалось самое блистательное. Впереди было много интересной работы – новые постановки, новые сцены, еще до конца не охваченные возможности современного театра. Катя была счастлива, полна идей и творческих планов.
