– Заводи! Ну скорее же!
А приятный певучий мужской баритон отозвался ему в ответ:
– Подожди, сынок. Сначала нужно отвязать канат. Вот здесь, видишь?
Катерина медленно оглянулась и заметила располагавшуюся слева от беседки небольшую частную пристань. По сути – всего лишь дощатый настил на высоких металлических опорах, уходивший носом далеко в воду. Внизу, у конца мостков, покачивался на воде маленький белый катер. Высокий, стройный и гибкий мужчина в закатанных до середины лодыжек белых брюках и темно-синей футболке стоял на коленях и пытался отвязать от буна канат, которым привязан был катер. Катерине с ее наблюдательного пункта видно было, как напрягаются от усилий его красивые изящные руки с длинными пальцами, как ходят под почти не тронутой загаром кожей мышцы.
Лица мужчины она не видела, лишь аккуратный затылок, блестевшие под солнцем каштановые волосы, кончики прядей, задевающие ворот футболки. Рядом с ним – тоже спиной к Катерине – подпрыгивал от нетерпения, притоптывая босыми пятками по деревянным рейкам, мальчик лет четырех. Ей хорошо видны были его затертые джинсовые шорты с крошечными карманчиками, полосатая красно-белая майка и буйные темно-каштановые кудри, поблескивавшие в лучах солнца. «Кепку нужно надеть, голову напечет», – отвлеченно подумала она и хотела уже окликнуть мальчика, но почему-то не смогла. Во всем теле как будто разлилась теплая солнечная истома, и сложно было поднять руку, повернуть голову, заговорить.
Чуть прищурившись от солнца, Катерина продолжала смотреть, как мальчик с отцом, деловито переговариваясь, как верные товарищи, вместе возились с толстым узлом. Теперь уже можно было разглядеть и лицо мальчика – поразительно красивое, правильное, завораживающее, словно лицо ангела с картины эпохи Возрождения. Как затем мальчик, не справившись с нетерпением, промчался по пристани, звонко топоча розовыми пятками по доскам, и спрыгнул на берег. Обежал мостки и запрыгал по воде, вздымая в воздух облака хрустальных брызг. Как мужчина, смеясь, прикрикнул на него, чтобы не забегал один далеко в море, затем, наконец, распустив узел, тоже спустился вниз, вошел в воду, намочив закатанные штанины, и, подтянувшись, запрыгнул в катер. Мальчишка запищал совсем уж восторженно, и отец, протянув к нему руки, подхватил его, поднял в воздух и опустил на палубу. И тогда мальчик, обернувшись к Катерине, словно впервые заметил ее и в восторге закричал:
– Мама! Мама, мы поплывем! Мама!
А Катерину, словно теплой соленой волной, с головой накрыло ощущение полного, бесконечного, беспримесного счастья. Счастья не мимолетного, но постоянного, стабильного, такого, которое было с ней вчера и будет завтра. И вместе с тем пришло осознание любви – всепоглощающей, горячей, самой искренней, самой глубокой и неподдельной. Любви к этому мальчику, подпрыгивающему в своем детском нетерпении, и к этому мужчине, снаряжающему для него катер, к самым родным, самым дорогим для нее людям на свете. К созданиям, без которых немыслима жизнь, без которых ничего не имеет смысла. И счастье, окутывавшее женщину, омрачилось страхом – страхом потери, пониманием, что, если вдруг этого мужчины и этого мальчика с ней больше не будет, она погибнет, просто перестанет существовать, не станет их – и кончится жизнь.
Она вскинула руку, чтобы помахать мальчику и его отцу, ощутила, как ладонь, вместо того, чтобы зачерпнуть теплый воздух, проехалась по чему-то гладкому, скользкому и прохладному, нахмурилась, замотала головой. Веки дрогнули, и яркая картинка начала смазываться, дробиться перед глазами. Откуда ни возьмись в голову вполз пронзительный электронный писк, и море мгновенно выцвело, солнце погасло, исчез смолистый запах сосен, а затем Катерина открыла глаза и уставилась в обернутую белоснежной хлопковой наволочкой подушку. Рядом, на тумбочке, разрывался будильником мобильный.
В груди больно толкнулось что-то неприятное, тяжелое, холодное. Застряло в горле, сдавило дыхание, закрутило, замутило, и Катерина, подавившись всхлипом, вдруг заплакала, до боли сжимая в пальцах угол подушки. Это было так жестоко, так бесчеловечно: ей зачем-то ярко и объемно показали то, чего у нее никогда не будет. Визуализировали несбыточную мечту, заставили на мгновение поверить в то, что это все происходит с ней наяву. Эта любовь, безбрежная, бесконечная, такая, которая выпадает лишь раз в жизни и которую ей не довелось испытать… И никогда уже не доведется, потому что все кончено, жизнь кончена, все погибло, не успев даже начаться…
Реальность, в которой ничего подобного никогда не происходило и не произойдет, навалилась на Катерину со всей своей безжалостностью. Сердце, словно разодранное в кровь, ныло и саднило в груди, горло жгло слезами, и Катерина из последних сил удерживалась, чтобы не завыть в голос, не заголосить, не заорать. Не напугать вышколенный персонал этого шикарного пятизвездочного отеля. А то еще, не дай бог, позвонят продюсеру, который и заказывал здесь для нее номер, тот тоже примчится, предложит вызвать врача, взволнуется – шутка ли, с режиссером проекта истерика на пустом месте. Дойдет до группы, поползут слухи, святая троица – Вася, Петя и Юра, знакомые с ней еще по Москве, – добавят старых сплетен, и все полетит в тартарары.
Нет, нет, нужно брать себя в руки. Прекратить этот глупый, никому не нужный срыв, успокоиться, прийти в себя. Что же делать, есть на свете женщины, которые созданы для любви, для того, чтобы быть верными спутницами и заботливыми матерями. А она – так уж вышло – не из их числа. Ее предназначение, то, что не дает окончательно опуститься и махнуть на все рукой, – это работа, радость созидания, воплощения и пробуждения к жизни своих замыслов. И теперь, после стольких лет, эта работа наконец у нее была. А значит, как бы ни было больно, нужно подниматься и идти вперед.
Двигаясь, словно сомнамбула, Катерина спустила ноги с постели, добралась до соседней комнаты, где находился спрятанный за деревянной панелью холодильник, достала из него уже ополовиненную бутылку виски и сделала несколько глотков из горла. Пряная жидкость приятным теплом разлилась по телу, и сразу как-то легче стало дышать, и грудь перестали теснить рыдания. Катерина аккуратно завинтила крышку и, подумав, упаковала бутылку в сумку, прикрыв сверху упаковкой влажных салфеток. Пришла вдруг непрошеная мысль о том, что человек, оплачивающий ей этот номер, конечно же, увидит в счете отдельную строку за пользование мини-баром, поймет, что она пила тут, в одиночестве, но Катерина затолкала ее подальше. Затем нашарила тут же, в кармане, упаковку мятной жвачки, сунула в рот подушечку и уже увереннее, спокойнее чувствуя себя, вернулась в спальню.
В глаза тут же бросился валявшийся на кресле вчерашний карнавальный наряд. Серебристая парча, тяжело стекавшая с кресла на пол, шелковая лужица головного платка, сиротливо свесившая шелковые завязки маска. Все это, накануне казавшееся таким изысканным, таинственным, нездешним, теперь, при свете дня, отдавало дешевой бутафорией. Шелуха праздничного вечера, фальшивые блестки, позапрошлогоднее конфетти…
Этот костюм, как и номер в «Хилтон Босфорус», одном из самых старых, фешенебельных и буржуазных отелей Стамбула, предоставил ей продюсер проекта Мустафа Килинч. Она обнаружила серебристое парчовое платье, платок и маску аккуратно разложенными на кровати, и в первую минуту у нее появилось ощущение, будто она по нелепой ошибке зашла не в свою комнату. Весь этот роскошный подчеркнуто женственный наряд так не вязался с тем, как она в последние годы привыкла о себе думать… Катерина тогда осторожно, опасливо дотронулась до платья, провела кончиками пальцев по шершавой материи, поднесла к лицу маску, зачем-то даже понюхала темный бархат. Вот уж действительно маскарадный костюм, призванный превратить унылую бесцветную куколку в экзотическую бабочку.
