Лакей в костюме Пьеро приглушил свет под потолком, и по зале заметались, закружились тени, смутные силуэты, мерцающие одеяния. Завертелись в бешеной пляске локоны, шали, маски, бабочки, перчатки, веера, треуголки и длинные накладные носы.
Кто-то обвил руками талию женщины в серебристом платье, закружил ее в танце. И она не заметила, как смолкли звуки рояля и снова грянул оркестр. Мелькнул в толпе утиный профиль длинного, словно принюхивающийся к здешним кружащим голову ароматам. Проплыли мимо смоляные кудри восточной красавицы. Запестрели разноцветные ромбы на костюмах ловко уворачивающихся от танцующих арлекинов с подносами.
Женщина склонила голову к плечу и вдруг увидела в украшавшем стену большом зеркале свое отражение. Стройную легкую фигуру, обтянутую узким серебристым платьем, яркий, завязанный причудливым узлом платок, скрывающий волосы, небольшую маску, сквозь миндалевидные прорези которой видны были глаза. И поразилась тому, насколько же эта бесспорно привлекательная, окутанная тайной незнакомка не имела ни малейшего отношения к ней самой. Чужая, загадочная, неуловимо прекрасная… Лишь только глаза, смотревшие из-за маски со страхом, со смутной тревогой и тоской, были узнаваемы. Да, глаза принадлежали именно ей…
Ее партнер нетвердо покачнулся и ткнулся носом в шелковый узел на платке, и женщина наконец узнала его – это был тот самый плечистый вихрастый юноша в белой рубашке.
– Сумасшедший дом какой-то, – растягивая слова, доверительно пожаловался ей он. – Все кружится… И все говорят так умно, я не понимаю…
– Мальчик мой, вы пьяны! – догадалась женщина.
И вихрастый юноша тут же вздрогнул и взглянул на нее испуганными глазами.
– Я не пил! – горячо заговорил он, мотая головой. – Я – ни капли! Клянусь.
Потом оступился, ухватился за ее плечи, чтобы удержаться на ногах, и вполголоса повинился:
– Только не говорите Юрию Гавриловичу. Пожалуйста, не говорите! Он меня убьет… Домой отправит, в Москву. Он грозился…
Женщина, усмехнувшись, похлопала беднягу по младенческо-розовой круглой щеке и пообещала:
– Не скажу! Вы только не пейте больше, Сережа. А лучше всего – поезжайте в гостиницу и ложитесь спать. Завтра трудный день.
Парень радостно закивал и, выпустив талию женщины, шмыгнул в толпу. И снова все завертелось, зазвенели тарелки, запели скрипки, защипало в носу от шампанского. Откуда-то выплыла восточная красавица, вещающая своему спутнику на ломаном английском:
– Я так хочу сыграть эту роль, так хочу! Мне объяснили, какая это великая книга. Я буду сильно стараться, очень сильно.
Ее сменил царственный британец со спускавшимися на воротник пиджака красиво растрепанными темно-русыми прядями. За ним снова мелькнул озадаченно трясущий обвисшими брылями Морж. У женщины от всего этого закружилась голова. Пробормотав какое-то вежливое извинение очередному собеседнику, она начала пробираться к ведущим на террасу распахнутым дверям, за которыми влажно и жарко дышала звездная южная ночь. Застывшая, безветренная, она словно манила вырваться из этой опьяненной весельем залы и упасть в ее объятия.
Пробираясь к дверям, женщина снова наткнулась на хозяина дома, теснившего к роялю мужчину в белом костюме. Черная мантия его развевалась, над собеседником хищно нависал длинный нос черно-белой маски.
Женщина едва успела ступить на порог террасы, как мужчина в белом, видимо, умудрившийся все же сбежать от карнавального Мефистофеля, нагнал ее, шепнул на ухо:
– Чудная ночь, не правда ли?
И до женщины донесся его запах – какой-то чарующий свежий древесный аромат с легким привкусом сандала, то ли изысканный парфюм, то ли естественный, природный запах этого удивительного, легкого, изящного человека, прекрасного пианиста, оратора и друга хозяина. И отчего-то от этого запаха захолонуло в груди и сильнее забилось сердце.
– Вы позволите? – спросил мужчина.
И, не дожидаясь ответа, не дав выйти на манящий темнотой балкон, обхватил ее изящными, но сильными руками за талию, качнул, закружил, возвращая к танцующим. В светлых глазах его дрожали отсветы мерцающих огней, по серебристой маске плясали блики, и от того создавалось ощущение, будто настроение его постоянно меняется. От безудержного веселья – к самой черной тоске, от игривой фривольности – к тяжелому раздумью. Черт его рассмотреть как следует женщина не могла, но ей показалось, будто мужчина пленяет странным хрупким очарованием надломленного увядающего цветка, все еще нежного, сильного, тянущегося к свету, но уже обреченного на скорую гибель.
Сладко-древесный сандаловый дурман окутал женщину, прерывистое дыхание мужчины опалило ей щеку, скользнуло к уху. Все так же медленно кружа ее в танце, мужчина поднял руку, отвел двумя пальцами тонкий шелковый край платка и вдруг коснулся виска, щеки, скользнул ниже, к шее. У женщины зашумело в голове, сердце, подпрыгнув в груди, бешено заколотилось, и она удивилась себе. Привыкла думать, что уже не способна на такие чувства, что ничто на свете не сможет смутить ее, взволновать, впрыснуть в кровь колкое электричество, поколебать ее отрешенность.
– Что вы?.. Зачем?.. – хрипло шепнула она, не в силах отвести глаз от его темно-розовых, свежих, словно припухших губ.
Но мужчина, не слушая, вдруг подался вперед, задел темными волосами лоб и припал горячим ртом к ее губам.
Глава 2
Морская гладь была расцвечена полосами – бирюзовыми, небесно-голубыми, насыщенно-синими. Солнечные лучи, дробясь о поверхность воды, вспыхивали золотыми и серебряными искрами, такими яркими, что больно было смотреть. Ветра не было, не было и волн. Море лишь размеренно дышало и чуть плескалось белоснежной пеной у берега, ласкаясь к тяжелым темно-серым камням, как котенок. Воздух пах этими самыми нагретыми солнцем древними, как мир, камнями, сосновой смолой, солнцем и солью. Дышалось легко, так легко, что казалось – сделай особенно глубокий вдох, и тело твое станет невесомым, легким, будто воздушный шар, оторвется от земли, поднимется в воздух и полетит прямо туда, к едва заметным в вышине перистым облакам. Катерина вдохнула поглубже, но не взмыла ввысь, нет, лишь почувствовала, как приятно щекочет где-то под ложечкой, и тихо рассмеялась – сама не зная чему. Наверное, вот этому ощущению – солнца, тепла, простора, небывалой легкости и полноты жизни.
Она поудобнее уселась в мягком шезлонге, вытянула вперед ноги, откинула голову и полюбовалась украшенной причудливой искусной резьбой крышей беседки. Легкая, как дорогое кружево, она, тем не менее, надежно защищала от слишком пылких солнечных лучей, даря так ценимую здесь, на юге, тень и прохладу. Книжка, которую Катерина читала, выскользнула у нее из рук и с мягким стуком упала на каменный пол беседки. Но наклоняться за ней было лень, читать не хотелось, довольно было лишь вот так бездумно нежиться у берега, слушать ласковый шепот моря, вдыхать запахи солнца, воды и сосен – аромат безмятежности.
Вдруг слева от Катерины раздался заливистый смех, и мальчишеский голос звонко выкрикнул:
