— Halt! Ich schieße!..* (*нем., - Стой! Стреляю!..)
Анджей презрительно рассмеялся, изогнулся, как метатель диска, взмахнул рукой и, ранее прикрываемая от глаз немца, связка гранат полетела в сторону ближнего вагона.
— Ложись! — успел еще скомандовать Степаныч, перед тем как сам вжался в землю…
Первый взрыв был не слишком громким, как будто учебный. Или, может, так показалось на фоне того ада, что разверзся несколько секунд спустя.
В воздухе стоял гул, как от сотен моторов. Громыхало, словно на железнодорожную станцию одновременно высыпали груз десятки бомбардировщиков, или ее накрыло прицельным огнем тяжелой гаубичной бригады. Над головой со свистом проносились какие-то осколки, обломки и ошметки. А вжаться в спасительный приямок не удавалось, поскольку земля не просто вздрагивала, а силилась сбросить Степаныча с себя, будто норовистая лошадь.
Хуже чем сейчас было только однажды, под Киевом. Когда их роту прижали пулеметами и начали забрасывать минами. К счастью, недолго. Случайно так получилось, или навели корректировщики, но минометчиков проутюжила возвращающаяся со штурмовки эскадрилья Ил-2. Дав роте ту самую минутную передышку, которой бойцам не хватало, чтоб собраться для решающего броска.
Сейчас передышку дать было некому, а самому не то что подняться, оторвать лицо от земли всего лишь на секунду, чтобы избавиться от впившегося в щеку камня, и то страшно. Кажется, бушующая вокруг смерть только и ждет малейшего шевеления, чтобы смахнуть солдатскую голову с плеч, словно переспевшую грушу с ветки. Но и залеживаться нельзя. На путях стояло столько цистерн с горючим, что огненная река могла затопить все вокруг на сотню метров. Жар от полыхающего соляра, бензина и мазута уже давал себя знать. К счастью, пока еще только легким касанием.
Степаныч осторожно приоткрыл глаз и… не увидел здания вокзала. На его месте стояла местами обрушившаяся кирпичная коробка, без какого либо намека на крышу, окна и двери.
— Здорово шумнули, — пробормотал ефрейтор. Подумал о цене, столь неожиданно заплаченной за диверсию, и вздохнул. — Глупо. Ну да чего уж теперь. Всем вечная память…
— Лейла?! — частично отшибленная память выдала очередной кусочек мозаики, и Степаныч рывком развернулся на месте.
В нескольких шагах от него девушка неподвижно лежала на спине, раскинув руки и запрокинув к небу лицо.
— Лейла!
Ефрейтор Семеняк ползком скользнул к радистке, приложился щекой к ее в груди и, замирая от боязни спугнуть везение, ощутил живое биение сердца.
— Слава Богу! Живая…
Поверхностный осмотр показал, что девушка цела. Во всяком случае, никакие раны или кровавые пятна спереди на ее одежде не обнаружились. Степаныч просунул ладонь под голову Лейлы и ощутил на коже теплую липкость крови.
— Черт!..
Он аккуратно повернул радистку на бок и облегченно выдохнул.
— Ф-фу, разве можно так старика пугать. Прямо скажу: повезло тебе, младший сержант, что девицей уродилась. Голова, не без того, пару деньков поболит, как с сурового похмелья, но жить будешь. А вот на парня, наверняка, пришлось бы похоронку писать.
Судя по всему, приподнявшуюся девушку отбросило ударной волной и со всего маху приложило затылком о торчащий из земли камень. Спасли Лейлу ее густые длинные волосы, собранные сзади в тугой пучок.
* * *
Погруженный в глубокое раздумье, полковник Стеклов бог весть в который раз перемешал в стакане не только давно остывший, но и выпитый чай. Ложечка мелодично позвякивала о стекло, отбивая бесконечное тире.
— Дзинь… дзинь… дзинь…
В дверь аккуратно постучали.
— Да? — Михаил Иванович очнулся и с недоумением уставился на пустой стакан.
В кабинет шагнул дежурный шифровальщик.
— Товарищ полковник, радиограмма от «Призрака». Вы приказывали…
— Давайте! — Стеклов потянулся через стол, неловко смахнув с него многострадальную посуду, но даже не обратил на это внимания.
Шифровальщик протянул полковнику открытую папку с вложенным в нее листком бумаги.
Стеклов жадно впился в ровные черно-синие строчки, написанные химическим карандашом. Быстро пробежал их взглядом и вопросительно взглянул на шифровальщика.
— Что это?
— Текст радиограммы.
Михаил Иванович хмыкнул и еще раз перечитал, лежащую перед ним шифровку.
«Все хорошо, прекрасная маркиза и хороши у нас дела…»
Строчка из известной песенки повторялась дважды. А кроме нее в тексте не было больше ни единого слова.
— Сергей Ипатьевич, это шутка?
— Никак нет, товарищ полковник, — капитан, в силу занимаемой должности, знал содержание, но считал его условленной фразой. — Получено на волне «Призрака». Да и лейтенант Трофимов, принявший радиограмму, утверждает, что узнал руку младшего сержанта Мамедовой.
— Значит, не шутка. Но в чем тогда смысл?
Стеклов с силой растер виски.
Группа капитана Малышева имела строгий приказ в эфир не выходить и не обнаруживать своего присутствия до прибытия в квадрат поиска или встречи с Корнеевым. Судя по срокам, как первое, так и второе было маловероятно.
Полковник подошел к стене, с закрепленной на ней картой и неторопливо провел пальцем от места захвата группой «Призрак» самолета с грузом «тяжелой» воды, до района указанного оберштурмбанфюрером Штейнглицем, как полигон для испытания сверхсекретного оружия.
— Разрешите идти? — напомнил о себе дежурный шифровальщик.
— Что? — Михаил Иванович оглянулся. — Ах, да. Ступайте, голубчик. И вот еще что… Майора Лапкина попросите зайти.
— Есть.
Капитан козырнул и ушел, а полковник Стеклов снова уткнулся в карту.
Сутки тому, где-то там исчез транспортный самолет, на борту которого были Корнеев и Штейнглиц. Самолет, скорее всего, сбили. Но как узнать: случилось это до того, как ЛИ-2 доставил разведгруппу к месту десантирования, или — после выброски? На обратном курсе. Живые Николай с Максимилианом, или…
— Чертова песенка… — Стеклов мысленно выругался, поминая недобрым словом неизвестного, составившего текст донесения. — Как ее понимать? Буквально: «Все хорошо… и хороши дела!», или с точностью до наоборот? В том смысле, что заложен автором песни? Кранты, капут и полное фиаско?
— Разрешите войти, Михаил Иванович?
Майор Лапкин был ходячим эталоном полнейшей усредненности и незаметности. Росточка незначительного, виду невзрачного. И даже в голосе его начисто отсутствовали любые интонации. Так, наверняка, должны были разговаривать роботы Чапека. И ходил он, соответственно фамилии — тихо и незаметно, на «мягких лапках», словно постоянно подкрадывался.
— Да, Илья Фомич. Жду вас… Проходите… Присаживайтесь.
