В последние полвека своего правления маньчжурское правительство столкнулось с серьезной дилеммой. С одной стороны, ему требовалось больше дохода для усмирения внутренних возмущений и для ответа на внешнюю угрозу. С другой стороны, оно не могло получить эти доходы, не подорвав всю систему привилегий класса джентри. Для получения адекватных доходов нужно было поощрить развитие торговли и промышленности. Тот факт, что иностранцы контролировали таможню, делал проведение такой политики еще более затруднительным. Для наращивания правительственных доходов потребовались бы организация эффективной системы налогообложения и борьба с чиновничьей привычкой присваивать себе львиную долю налогов, собранных с подданных. Таким образом, правительству пришлось бы уничтожить важный источник доходов джентри и поощрить рост социального класса, который в конечном счете мог бы успешно конкурировать с джентри. Поскольку правительство само опиралось на джентри, подобное развитие событий было невероятно (см.: [Wright, 1957, p. 184–190; Cameron, 1931, p. 163; Morse, 1908, ch. 4]). Столь проницательный и сильный правитель, как Бисмарк, мог позволить себе пренебречь интересами существенных сегментов своей политической базы ради реализации политики, которая, по его расчету, должна была принести пользу и более сильную поддержку режиму. Успех в такой игре обеспечивает государственному чиновнику выдающееся место в учебниках истории, т. е. на «суде истории», к которому апеллируют все политики. Ни один правитель не способен просто отказаться от своей главной социальной опоры и фактически попросить ее совершить политическое самоубийство.
То, что в данных условиях успешная реформа в Китае XIX в. была немыслима, не значило, что правительство бездействовало. Ни правительство, ни джентри не хотели плыть по течению истории. Попытки реформ предпринимались, а их неудачи позволяют обнаружить те чудовищные препятствия, с которыми сталкивались правители.
Самое энергичное начинание, известное как Реставрация Тунчжи, которое описала Мэри С. Райт в весьма познавательной монографии, продолжалось больше десяти лет – с 1862 по 1874 г. На проблемы внутренних беспорядков и внешней агрессии выдающиеся администраторы, проводившие эти изменения, ответили решительной реакционной политикой. Одним из основных направлений стало усиление позиции джентри. Чиновники неукоснительно соблюдали правовые и экономические привилегии этого класса, восстановили status quo ante в праве собственности на землю там, где революция изменила положение дел, и в первую очередь к выгоде помещиков применяли налоговые льготы. Торговлю и коммерцию они считали «паразитирующим наростом» на хорошо устроенном сельскохозяйственном обществе [Wright, 1957, p. 129, 167]. Нисколько не забывая экономические и социальные проблемы своего общества, они говорили в основном в этических терминах поиска «правильного» мужа с «правильным» характером для выполнения «правильного» дела – «правильность» при этом, конечно, означала согласие с конфуцианской доктриной. Подобная возгонка традиционной риторики часто случается, когда правящий класс ощущает себя загнанным в угол. Хотя Реставрация Тунчжи на время одержала победу, ее успех лишь ускорил окончательное падение, поспособствовав тем силам, которые наиболее рьяно сопротивлялись фундаментальному преобразованию китайского общества. Таким образом, деятели Реставрации внесли свой вклад в насильственное свержение тех классов и институтов, которые стремились укрепить.
Шквал реформ в правление вдовствующей императрицы в первые годы XX в. имел другой характер, что указывает на еще один аспект проблемы. Мы можем упомянуть лишь ее попытку модернизировать образование и отменить экзаменационную систему. За этим в 1906 г. последовала тронная декларация приверженности принципу конституционного правления, хотя этот принцип и должен был реализовываться лишь по мере готовности страны. Одновременно вдовствующая императрица предложила провести реформу бюрократии и предприняла несколько энергичных шагов в этом направлении. Когда ее планы встретили жесткую оппозицию, она уволила четырех из шести министров Великого совета, показав серьезность своих намерений [Cameron, 1931, p. 103; Bland, Backhouse, 1911, p. 431–432]. Пусть даже этот всплеск реформаторской энергии, ни к чему не приведший, образует почти курьезный контраст с прежним поведением вспыльчивой, крайне реакционной и умелой интриганки, отвергнуть его с улыбкой как бессмысленный жест было бы неверной интерпретацией данного весьма показательного эпизода. Ее подход позволяет предположить, что реальной целью могло быть установление сильной власти центральной бюрократии, полностью подконтрольной правителю, наподобие того, что случилось в Германии и Японии.
[128]
Для наших целей нужно отметить главное – социальная база для такого режима в Китае отсутствовала в еще большей степени, чем в России. Как показывает опыт Италии и Испании, краеугольный камень таких режимов – коалиция между слоями старого правящего класса землевладельцев, сохранявшего значительную политическую силу, несмотря на нестабильное экономическое положение, и нарождающейся коммерческой и промышленной элитой, обладавшей экономической властью, но ущербной политически и социально. В Китае того времени городские коммерческие группы на местах были слишком слабы, чтобы стать полезным партнером в подобном альянсе. Должно было пройти еще четверть века, прежде чем попытка такого рода реакционной политики могла быть реализована с некоторыми шансами на успех, но теперь уже под эгидой Гоминьдана.
Фундамент для нее был заложен в последней трети XIX в., когда произошли важные сдвиги в характере и положении джентри. Идеал конфуцианской учености, а вместе с ним традиционная статусная система в Китае в целом пошатнулись, поскольку материальный базис социальной роли ученого чиновника и ее значение в китайском обществе неуклонно уменьшались. Выше уже был случай отметить двусмысленную ситуацию, в которой оказалось правительство, вынужденное балансировать между необходимостью получения дополнительных доходов и опасением навредить позициям джентри. Наконец, избранное им решение поспособствовало окончательному коллапсу режима.
В поисках доходов после восстания тайпинов (1850–1866), опустошившего огромные области Китая, правительство несколько приоткрыло черный ход для стремившихся к государственной службе, позволив большему числу людей покупать чин, а не приобретать его, как было принято, через сдачу экзаменов.
[129] И хотя новые состоятельные рекруты не сломали иерархию, престиж экзаменов снизился и главная опора старого режима была серьезно повреждена. Формальная отмена экзаменационной системы после ряда попыток ее модернизации, лишь настроивших против себя традиционных ученых, опасавшихся, что их знания станут ненужными, была объявлена прокламацией 1905 г. По инерции в течение нескольких лет, поскольку заменить ее было нечем, система продолжала свое существование.
Когда возможность для исполнения традиционной роли ученого уменьшилась, а власть центрального правительства ослабла, джентри постепенно взяли под свой контроль местную политику, что предвещало долгий период хаоса и междоусобной войны, которая не прекращалась вплоть до победы коммунистов в 1949 г. Во многих частях страны джентри собирали собственные налоги, не позволяя другим платить их центральному правительству [Chang, 1955, p. 46, 66, 70]. Установив знаменитый лицзинь, налог с хозяев магазинов и коммивояжеров, императорское правительство ускорило разрушительные тенденции. Налог был чрезвычайной мерой, необходимой после восстания тайпинов для сбора денег, которые невозможно было собрать традиционными способами. Ничего удивительного, что вожди Реставрации предпочитали лицзинь, а не повышение налога на землю [Wright, 1957, p. 168–169]. Налоговый контроль выскользнул из рук императорского правительства, однако сам налог сохранился для поддержания экономической основы новых региональных администраций, предшественников эпохи военных диктатур [Beal, 1958, p. 41–44; Chang, 1955, p. 69].
