– И то хорошо: хоть тебя насмешил!
– Прости, я сочувствую. Правда сочувствую.
– Я завтра часам к четырем появлюсь, – сказал мне Резинкин. – Ты тут не скучай.
Я чуть было не подскочила от радости: все утро свободна!
– А до четырех?
– А до четырех будут гости: тесть, теща и младший брательник. Обедать припрутся. Придется сидеть. Часам к четырем я слиняю. Дела!
И он подмигнул. Мы с ним были друзьями. Мы выросли вместе, он мне доверял. Откуда ему было знать, что я стерва?
– В какой ресторан пойдем завтра, Анюта? Ты любишь японский?
Мне стало неловко: у нас в Красноярске никто не ходил просто так в рестораны. Вернее, ходили, конечно, но те, к которым семья наша не относилась. В японском к тому же нет вилок, а палочками я до сих пор не научилась, неловко.
– Пойдем лучше просто в какой-нибудь, Толя. У вас ведь здесь столько всего…
– Это верно, – кивнул он. – Жратвы – завались!
У двери мы поцеловались. Резинкин шагнул за порог с таким видом, как будто он прыгает вниз с парашютом.
– До завтра, любимая. Жди к четырем.
Я сразу легла, попыталась уснуть. Сон долго не шел. Потом провалилась и вскоре увидела жирную женщину с тяжелым, недобрым лицом. Она протянула мне несколько ягод на пухлой ладони.
– Зачем это? Что?
– Не спрашивай, ешь! – приказала она. – Осталось два дня. Всего два. Торопись.
Я в страхе проснулась. Еще была ночь. Отдернула шторы: по небу летели как будто обрывки рентгеновских снимков: пушистые, рваные, с темными пятнами.
Руслан позвонил ровно в три.
– Ты не спишь? Одна, я надеюсь?
– Не сплю. Нет, не сплю. Сон видела, очень плохой.
– Они не сбываются. Не огорчайся.
До боли в груди наслаждалась я тем, как он тяжело дышит в трубку. До боли. Такого со мной никогда не бывало.
– Ты завтра свободна?
– Да. До четырех.
– Нормально. Успеем.
«Успеем»! Но я промолчала: пусть так. Мы успеем.
– В одиннадцать буду у «Спутника». Жди.
– Целую, – сказала я тихо.
Так и не заснув, дождалась до шести и в шесть пошла завтракать. Есть не хотелось. В углу трое толстых сердитых мужчин и две толстых женщины, сдвинувши головы, негромко и сдержанно ссорились. Потом одна женщина крепкими пальцами раздвинула веки и белой салфеткой пыталась достать из глазницы соринку. И все остальные следили за ней. Я вспомнила, что вчера не позвонила домой, в Красноярск. Там болеет ребенок, а я здесь сижу и считаю минуты, пока меня не заберет человек с махорочным голосом. Я сумасшедшая. Как всем сумасшедшим, мне даже не стыдно.
Скорее всего, маму я разбудила. Она была сонной, охрипшей и тихой.
– Как Юрочка?
– Ночь не спала. Очень кашляет. Пронзительный, лающий кашель. Как раньше.
– А температура?
– Не знаю, не мерила. Ведь я с ним одна: две руки, а не десять!
– Ну, что, тебе градусник трудно поставить?
– А что, тебе трудно с ребенком побыть? Ребенок болеет, а где его мамочка?
– Я скоро вернусь.
– Она скоро вернется! А вот если это не вирус? Тогда что?
Я похолодела:
– С чего ты взяла?
– В Сибири живем. Уголовники рядом. Шел, харкнул на снег – и привет!
– При чем здесь ребенок?
– Ребенок при том! Включи свою голову, Аня! Ребенок не станет три месяца кашлять от вируса!
– Врачи говорили, что это бывает… Что даже и больше бывает. Ведь ты же сама это слышала!
– «Слышала»! За эту зарплату врачи тебе, Аня, любой чепухи наболтают! Плевать им!
– Я скоро приеду, осталось три дня.
– Да дело не в днях! Дело в общей картине!
– Дай Юрочку! Он ведь не спит?
– Нет, не спит. Ты нас разбудила обоих. Сейчас. Она закричала:
– Иди сюда! Мама!
И тут же простуженный маленький голос коснулся меня, словно светлая тень.
– Ты скоро приедешь?
Он был родничком, полным тихого страха.
– Я скоро приеду. Совсем-совсем скоро. Ты там не скучаешь?
– Немножко скучаю.
– Я тоже скучаю, – сказала я. – Юрочка! Осталось чуть-чуть: всего несколько дней.
– Я знаю. Скорей приезжай.
– Какой мне подарок тебе привезти?
Молчание. Значит, он думает.
– Поезд? – спросила я. – Помнишь, мы видели поезд, который работает на батарейках?
– Нет, он дорогой. Стоит много рублей. И бабушка будет ругаться. Не надо!
Руслан ждал на улице. Он был в очках, смотрел в телефончик. Какая-то рядом стояла машина. Наверное, новая и дорогая.
– Руслан! – Я повысила голос: – Руслан!
Он резко, как зверь, встрепенулся всем телом. Увидел меня, сверкнул яркой улыбкой, махнул мне рукой.
– Давно ждешь?
– Подъехал минуту назад. Пока тебя не было, я тут обзванивал вчерашних девчушек.
– Девчушек? Обзванивал?
– Вчера у меня тусовались друзья, и кто-то забыл очки «Прада». Теперь всем звоню, как дурак, и никто еще не признался. Не знаю, что делать. Куда мне девать их?
И тут его как осенило:
– А хочешь: возьми их себе?
– Чужие очки? Я себе? Ты рехнулся?
– Не бойся: шучу. Знаю, что не возьмешь.
Мы сели в машину, и вдруг он раздвинул горячей и быстрой рукой мои ноги, проник в меня на секунду и тут же убрал уже мокрые пальцы, смеясь.
– Экзамен сдала на отлично! Поехали!
Тогда я зажмурилась. Низ живота ломило, как при наступлении схваток.
– Терпи, моя радость, – сказал он спокойно. – Осталось всего ничего потерпеть.
Из глаз моих хлынули слезы. Мужья, мой тихий ребенок, мой нищенский дом, – все вдруг зашаталось и, словно пласт снега, примерзший к лесному стволу, поползло. Со скрежетом, стоном ползло, чтобы солнце прогрело весь ствол и наружу бы вылезли все ветви его, еще голые, черные, стесняющиеся своей наготы.
– Давай я спою, – засмеялся Руслан. – А то ты так плачешь – народ набежит. Какую ты песенку хочешь, Анюта?
Я, не отвечая, махнула рукой.
Вижу тень наискосок,
Желтый берег с полоской ила,
Я готов целовать песок,
По которому ты ходи-и-и-ла…
Он пел, а я плакала. Пел, а я плакала.
