– С чего это ты говоришь: «Мы нашли»? А может быть, Аня нас всех и нашла? – Руслан, изучавший меню, поднял брови. – Ишь ты, размечтался… Он Аню нашел…
И вдруг подмигнул:
– Верно, Аня?
Я вспыхнула.
– Ну, вот, значит, так. – Он взял нож и стукнул по рюмке. Над нами нависла кудрявая белая официантка. – Неси-ка, Тамарочка, нам поскорее…
Она округлила вишневые глазки:
– А я не Тамарочка.
– Кто же тогда?
– Я Лена. Елена. А можно: Алена.
– Ну, так даже лучше. Аленушка, значит. Неси нам, Аленушка, пару бутылок какого-нибудь коньячку подороже и водки графин. Это так, для начала. А что на закуску у вас посвежее?
– У нас все хорошее, все очень свежее. – Она возмутилась. – Когда ж было портиться? Ведь только отъехали.
– Икорочки красной тогда, рыбки белой, салатиков разных. Есть крабный салат?
Она застрочила в раскрытом блокноте.
– Колбаска хорошая есть у нас, финская. Хотите?
– Валяй! – И Руслан улыбнулся. – Мы, Лена, тебе, как родной, доверяем.
Она уплыла.
– Вы живете в Москве? – спросила я, чтобы начать разговор.
– Сейчас – да, в Москве, – усмехнулся Альберт. – А так – кто откуда. Иван из Архангельска, я с Украины.
– А что в Красноярске? По бизнесу к нам приезжали, наверное?
– Ну, а по чему же еще? Бизнес бизнесом, но и погуляли слегка. Оттянулись. Хороший у вас городишко, богатый.
– Тот город хороший, где телки красивые, – вмешался Иван. – Мне Сибирь всегда нравилась.
Наш стол запестрел: осетрина, икра, хлеб белый, хлеб черный, блестящая зелень. Елена расставила кучу бутылок. Я выпила рюмку и вдруг захмелела.
– Давай, давай, Аня! Не бойсь! Все свои! – Альберт откупорил пузатую водку. – Поспим завтра утром, нам не на работу!
Мы выпили. Мне стало странно-спокойно. Все правильно. Вырвалась, еду в Москву. Ребята попались хорошие, добрые. И Толя Резинкин хороший и добрый. Схожу там в музей, погуляю по улицам. Потом я уеду обратно, а Толя вернется к семье и обычным заботам.
Иван и Альберт стали потными, хриплыми. Желающие пообедать толпились в дверях, все столы были заняты. Елена сама стала красной, как борщ. Коса ее выпала из-под наколки, подмышки халата темнели от пота. Руслан Евстигнеев кивнул подбородком.
– Аленушка, счет.
Все трое полезли в карманы. Руслан сказал очень громко:
– Я всех угощаю.
И вытащил толстую хрусткую пачку. Накрыл ею хлебницу, сверху поставил пустую бутылку. Иван засмеялся:
– Не может, как люди… И здесь отличился! При выходе из ресторана Руслан схватил меня за руку.
– Спать-то ведь рано. Пойдем у окошка с тобой постоим, природой подышим.
– Идите! – Альберт облизнулся. – Зачем терять время? Я тоже потом к вам приду… Подышать…
Язык у Альберта слегка заплетался. В одном из купе заиграла гитара. Руслан подождал, пока наши попутчики уйдут и за ними захлопнется дверь. Потом он обнял меня так горячо, что я задохнулась.
– Замерзла?
– Нет, что ты!
– Рассказывай, Аня. – Махорочный голос пополз по щеке. – Зачем ты в Москву-то? Мужик, что ли, там?
Я быстро кивнула:
– Мужик. Одноклассник.
– Ну, я так и думал. Женатый, конечно?
Я снова кивнула.
– Да хрен с ним. Забыли! А ты развелась?
– Развелась, даже дважды, – сказала я честно. – Сперва с одним мужем, а после с другим. Ну вот не везет мне! Не знаю, что делать.
– Еще повезет. – Рука его съехала вниз, большой палец уперся мне в копчик. – Не переживай.
– Кто переживает?
И мы повернулись вдруг так резко, что чуть не столкнулись носами. Он, не улыбаясь, слегка наклонился и впился сначала в мой рот, потом в шею. Я окаменела. Он не отпустил, целуя, сползая все ниже и ниже, ныряя губами под тонкую блузку, уже расстегнувшуюся и измятую. Я с силой втянула в себя его запах.
– Постой, – прошептал он, – спрошу проводницу, найдет нам купе…
И быстро, отталкиваясь руками от стен, пошел к проводнице в конец коридора. Я чувствовала свое тело так остро, как будто с меня вдруг содрали всю кожу.
Вернулся он взбешенный.
– Ни одного! Пойдем тогда в тамбур!
– Но в тамбуре люди!
– Какие там люди? Плевал я на них!
– Давай до Москвы подождем…
– До Москвы? Ты дурочка, что ли?
И снова схватил меня, снова сдавил, притиснул к себе. Снова стало темно.
Через несколько минут из нашего купе вышел Иван в майке и шелковых пижамных штанах. В руках он держал тюбик с пастой и щетку.
– А я думал, что вы прямо с поезда прыгнули! – сказал он, выкатывая глаза. – Нельзя в темноте любоваться природой. А может, вы и не природой любуетесь?
– Любуемся. Очень, – Руслан раздул ноздри. – Давай теперь вы полюбуетесь с Аликом.
– Здоров ты шутить! – огрызнулся Иван.
– Прошу тебя, как человека. Полчасика…
– Не, поздно!
И он отмахнулся.
Мы оба припали к окну. Пахло гарью: наверное, свалка дымила. Наш поезд проехал какую-то свалку. Он больше ко мне не притронулся, словно и я его чем-то серьезно обидела. Потом мы вернулись в купе, где храпели Иван и Альберт, а за мутным стеклом неслись освещенные красными вспышками деревья, столбы, провода и заборы.
– Спокойной всем ночи! – сказал он негромко. Залез, подтянувшись, на верхнюю полку, и согнутый локоть, скульптурно белея, застыл на лице.
Я лежала на спине и пересчитывала проносящиеся по потолку отсветы. Раз, два, три… Раз, два, три…
Вдруг весь потолок осветился багровым и снова погас. Опять темнота, лязг железа во тьме. Я видела первого мужа, второго, Резинкина, снова второго… Какая любовь? У кого и к кому? Есть только инстинкт размножения, только. Раздвинуть мне ноги, пролить свое семя, потом отвалиться, заснуть и забыть. Мы все лжем друг другу и все отбываем на свете свою неудачную жизнь, как вор отбывает свой срок заключения.
Поезд остановился на какой-то станции. Мимо окна бодро проковыляла старуха с мешком за плечами, за ней – тоже с черным мешком – худющая девочка лет десяти. У девочки было скуластое личико.
«Куда она тащит ее среди ночи?» – подумала я.
Проснулись соседи мои часов в десять. Лохматые, но добродушно-веселые. Опять потащили меня в ресторан: позавтракать, опохмелиться.
– Культурно, – сказал мне Иван, – посидим. Люблю, когда все по порядку, культурно.
