Я переночевала у родителей, а на следующий день решилась пойти домой, поговорить с Полей, предложить ему расстаться с миром, если так все сложно у нас получается. Вернее, не получается никак. Сворачивая к своему дому, я увидела, как из подъезда стремительно вышел Поля.
Не знаю, почему я вдруг это сделала, но ни разу потом не пожалела о своем не очень красивом поступке: я пошла за ним следом.
Поля сел в троллейбус, а я поймала машину и попросила водителя ехать за троллейбусом. Поля доехал до метро. Я вышла из машины и, стараясь затеряться в быстро редеющей толпе пассажиров (было уже около полудня), вошла вслед за ним в метро. Поля доехал до станции «Беговая» и вышел. Я обратила внимание, что походка его была непривычно легкой, он чуть-чуть подпрыгивал и то и дело встряхивал руками, как спортсмен, разминаясь перед тренировкой или боем.
Я с трудом поспевала за ним, прячась за столбами и деревьями, и не могла даже предположить, куда мы сейчас придем. У него есть любовница – это понятно. И что я узнаю – в каком доме она живет? Зачем? Но почему-то сомнения были неубедительные, и я продолжала идти за Полей, сама не зная зачем. Мы перешли дорогу. За одним из домов он вдруг резко свернул вправо, вскинул голову и я, не видя его лица, была уверена – он глубоко и радостно вздохнул. Так вздыхаешь, добравшись наконец до дома после длительной поездки, шестичасового ожидания самолета, тяжелого полета, долгой дороги домой из аэропорта – поезд, метро, маршрутка или стояние в пробках в такси…
Я сначала не поняла, куда он устремился, почти подпрыгивая на ходу, а когда увидела само здание, остановилась. Красивый пафосный фасад огромного здания с лепниной и скульптурами. Каменные всадники на конях… Ну конечно. Как же это я сразу не догадалась! Ипподром. Карты – покер, «очко», и просто «дурак», домино, совершенно неожиданные для такого взрослого мужчины «ножички»… Поля, испросив у меня разрешения, частенько резался сам с собой в углу коридора на паркетной доске в «ножички». Справа и слева у него лежали заранее заготовленные выигрыши, к примеру: двести рублей и бутылка пива справа – это Поля сам себе проиграл, триста рублей слева – это выиграл…
Но главное было здесь. Именно здесь «диспетчер метрополитена» выигрывал и проигрывал все, что у него было. А в среднем, по жизни, у него не было ничего. Где он жил раньше, до того, как переехал ко мне, он так и не собрался мне рассказать. «Ты будешь очень смеяться», – говорил он в ответ на мои вопросы и смешно морщил лицо, становясь похожим на гуттаперчевую игрушку, на пупса с синими-синими глазами.
Покидая с большой неохотой мою квартиру и мою жизнь, Аполлон, похоже, хотел напоследок тронуть мне сердце тем, что на прощание надел пиджак, который подарил ему со своего плеча папа. В пиджаке этом Поля стоял в загсе на регистрации брака и в нем же и ушел. В папином пиджаке могли поместиться еще два таких Аполлона и застегнуться на все пуговицы.
Чуть позже обнаружилось, что в пиджаке Поля, ушедший демонстративно налегке – руки в карманах, унес все мои небогатые сбережения, пару колечек, сережки и зачем-то еще ключи от родительской квартиры. «Ох, дочка, живем-то однова…», – сказал мой папа и посоветовал мне плюнуть и поскорее забыть эти несчастные восемь месяцев, что я с Полей прожила.
Сейчас Аполлон, если жив и на свободе, наверняка просиживает сутками в игровых клубах, маскирующихся под «Ставки на спорт», но я этого, к счастью, никогда уже не узнаю.
Никто не понимал тогда, зачем я вышла за него замуж. Мне было двадцать пять лет, и мне уже просто очень хотелось выйти замуж, надеть кольцо на безымянный палец и, как большинство моих подружек, небрежно произносить «мой муж», «а вот мы с мужем…» Поэтому, наверно, я и не разглядела Полю.
Кольцо я сняла тут же, как только он, обиженно посвистывая, ушел, сразу оформила развод и забыла Аполлона Сучкова быстрее, чем когда-то влюбилась в него.
А потом пришел он.
… И упало небо, и остановилось солнце, и время потеряло свой смысл…
И сыпались звезды с моих ресниц, каждый день, каждую ночь…
И пели в окне диковинные птицы, и расцветали цветы, и вода из крана текла сладкая, родниковая…
Потому что в доме моем поселилась любовь. Я ее узнала сразу, я всегда знала, что она будет именно такой – бесконечной, безумной и совсем не похожей на все, что было раньше.
Он был остроумен, красив, удачлив, быстр на слова и решения. Он не был похож ни на Иванушку-дурачка, ни на древнего бога или царя, или героя мифов. Я даже не успела понять, на кого же из сказочных персонажей он похож, и помечтать, какими бы получились от него дети, как обнаружила, что уже два месяца живу не одна – во мне растет наш будущий ребенок.
Он вошел в мою жизнь спокойно и настойчиво. И прочно, надолго расположился в ней – в этом была уверена и я сама, и все вокруг. Семь лет промчались как один месяц. Мои родители были счастливы – всем казалось, что мы похожи, а это, как известно, залог семейного счастья.
Я жила им, он жил мной, мы были одним целым, дети родились здоровыми и похожими на нас обоих, растить их было нетрудно, по ночам оба спали, ели с аппетитом, между собой не дрались и болели редко. Моя любовь крепла день ото дня и была смыслом моей жизни. Оттого что у нас сразу родились дети, любовь приобрела объем и иное качество. Это самое большое счастье на свете – когда дети похожи на того, кто затмевает тебе солнце.
На какое-то время мои представления о любви как о сплошной муке были поколеблены. А потом вновь и окончательно утвердились. И смог это сделать он же, отец моих умных и красивых детей, тот самый, заболевший в день циркового представления, убежавший от нас с Лёшей и Машей, так на него похожих, к юной диве с выпадающими пепельными волосиками.
Тот, кто был моим светом и моей нежностью, моей единственной настоящей любовью, ушел, не оглядываясь, чтобы не встретиться глазами с детьми, ушел к девушке, которую знал два с половиной месяца. Может быть, надо было лечь у порога, положить рядом детей и сказать: «Переступай!» или сделать что-то подобное. Но я просто молча помогла ему собрать вещи, только чтобы чем-то заняться, чтобы не умереть от боли. Мне не хватало его утром, днем, вечером и ночью. Я растерялась и потеряла себя. Первые полгода я ждала его обратно, ждала каждый день. Просыпалась утром и чувствовала – вот сегодня он вернется.
Дети не то чтобы ждали его – они перенесли его уход на удивление легко, – но иногда рассуждали, что именно они будут делать, когда Федор вернется. Лёша планировал подговорить папу купить наконец собаку – ведь они вместе почти меня уговорили, тогда, когда все еще было хорошо. Маша сомневалась, сможет ли она сидеть на папином стуле на кухне, на который она вдруг перебралась, когда тот освободился. Вдвоем они спрашивали меня, доедем ли мы на машине до Тбилиси, где есть потрясающий фуникулер… Папа за рулем, а мы, как обычно, хохоча, теребя его, мешая ему смотреть на дорогу, цыкая друг на друга – дружно, любя, подшучивая… все вместе… все такие похожие…
Я ни себя, ни детей напрасно не разубеждала. Я Федю хорошо знала и была уверена, что он без нас жить не сможет. Подышит там другим воздухом, да и придет. Поймет, что дышать полной грудью можно только здесь, с нами, любящими его больше всего на свете.
