Пять лет профессор благосклонно улыбался, отлично зная, что я в него влюблена, а вручив мне диплом, вдруг пригласил к себе на дачу.
Дача у Лесика оказалась большая, красивая, с камином и ухоженным садом. В саду я рассматривала коллекцию пышных хост, аккуратно окученные розовые кустики с набухшими бутонами и представляла – какая же она, третья жена Лесика, отвечающая по телефону легко и насмешливо: «Вас слушают! Девочки, говорите!»
Лесик поил меня недорогим болгарским коньяком и угощал шоколадными конфетами из коробки «С Новым годом!», которую он взял на полке из большой стопки разных коробок. Конфеты были, наверно, вкусные, обсыпанные мелко дроблеными орешками, но я совершенно не чувствовала вкуса, зная, что сегодня свершатся одновременно два самых важных события в моей жизни.
Затянувшееся девичество было моим тайным стыдом. Жить одной (родители после долгих мучительных споров отселили меня в однокомнатную квартиру, оставшуюся от бабушки, чтобы я когда-то наконец начала взрослеть) и не понимать, о чем уже не шепчутся, а смеются или серьезно переговариваются, с глубоким знанием предмета, подружки! А тайная любовь к декану была моей второй самой важной проблемой. Я не могла поцеловать ни одного влюбленного в меня мальчика из порядочной семьи, потому что в самый неподходящий момент у меня накатывали слезы от сознания: «Это – не то! Не настоящее! Это же не он, не Лесик!»
Сейчас, держа в руке быстро тающий трюфель, я старалась, чтобы Лесик не увидел моего необыкновенного волнения, и от этого еще больше волновалась. Он шутил, рассказывал длинные анекдоты, а я напряженно старалась поймать момент – где смеяться, потому что совершенно не понимала, о чем он говорит. Выпив пузатую бутылочку коньяка, Лесик с большим аппетитом съел всю жареную курицу, которую мы купили по дороге в придорожной палатке. Потом напоил меня кофе и аккуратно убрал коробку с оставшимися конфетами обратно в шкаф.
В свою супружескую спальню, где, как я мельком видела, стояла широкая кровать, застеленная голубым покрывалом, он меня не повел. Переодевшись в очень неожиданный домашний костюмчик, велюровый, с едва доходящими до колен свободными штанишками, Лесик встал в дверях и взглядом позвал меня к себе.
Я поняла: ну – всё. Настал мой час. Это случается только раз в жизни. Завтра я уже буду другой. Буду по-другому смотреть на мужчин и на других девушек… И буду думать, кто из девушек еще такая, как я была вчера, а кто уже все знает о жизни… Наверно, и я совсем по-другому пойму, что такое жизнь…
Мне немножко мешало, что в своем костюмчике цвета шоколада Лесик стал похож на приятного медвежонка. Как-то мне он никогда раньше не казался похожим на медвежонка. На царя – да, ассирийского или шумерского, могущественного, пышущего здоровьем, приводящего в ужас врагов и в восхищение подданных, или даже на Зевса, самого главного из веселых и жизнерадостных богов, но только не на медвежонка… Но я посмотрела ему в глаза, добрые, ироничные, умные, и сразу же забыла о его смешных штанишках.
Взявшись за руки, мы поднялись на третий этаж, в небольшую комнату. Там не было кровати, но на полу лежал большой, пышный ковер, с длинным светлым ворсом. От ковра пахло дымом и вином. На стене висело несколько картинок и украшений. Я почему-то никак не могла оторвать глаз от большой керамической кошки, с ярким малиновым бантом в горошек. И все думала: как же она держится на стенке, на чем – дырка там специальная сзади у нее или петля какая-нибудь? Ведь если упадет – от резкого движения – столько будет острых осколков, ковер ни в жизни не вытряхнуть до конца…
На следующее утро мы выпили кофе с теми же ореховыми трюфелями, и Лесик галантно проводил меня домой. Довезя меня прямо до подъезда, он улыбнулся:
– Подожди! – и вышел первый. Открыв дверцу машины, он протянул мне руку, помогая выйти, и проговорил, тепло глядя на меня: – А мне понравилось!
«А мне нет!..» – чуть было не сказала я вслух, глядя, как Лесик, надев старомодные темные очки, кряхтя, влезает в свой видавший лучшие дни «Мерседес». Я слегка махала ему рукой, жалея, что у меня тоже нет темных очков, чтобы он не увидел моих слез и не решил, что нужно побыстрее закончить все дела, взять из кабинета еще пару коробочек конфет и вернуться сегодня же к такой милой, неопытной, трогательной девочке, которая плачет ему вслед… Он ведь, наверное, не поверит, отчего я плачу.
«Если это и есть любовь – то я просто ничего не понимаю в жизни!» – решила я тогда.
Любовь к Лесику ушла, я осталась одна, и без него, и без своей любви. С мальчиками и мужчинами, которые мне не нравились, я целый год никуда не ходила, ни в кино, ни в парк. Зачем? Если в принципе любовь – это, оказывается, такая ерунда, некрасивая, неромантичная, жалкая.
Год прошел, не прибавив мне знания жизни, но не отняв у меня надежды – то, что было раньше, это не настоящее. Настоящая любовь – впереди. Должна же она когда-нибудь ко мне прийти!
И вот она пришла, в лице Поли, Аполлона Ивановича Сучкова.
Поля подошел ко мне в метро и крайне встревоженно спросил, не видела ли я тут поблизости полного мужчину, говорящего по-эстонски, в зеленой куртке и кепке с козырьком, который украл у него сумку со всеми деньгами…
Я мужчину не видела, но мне очень хотелось чем-то помочь сильно расстроенному, почти плачущему человеку, и я дала ему пачку сока и сто рублей. Сок он тут же жадно выпил, деньги взял с большим трудом и попросил позвонить по моему телефону своему другу.
Я телефон дала, хотя прекрасно знала, что именно так воруют в людных местах телефоны – просят позвонить и убегают. Но надо было видеть огромные прекрасные глаза Поли, в которых я просто утонула.
Поля с телефоном не убежал, но позвонил не другу, а сам себе. Телефон зазвенел у него в нагрудном кармане.
– Ой, – сказал Поля, – не то набрал. Как записать в телефонную книжку вас? Самая добрая незнакомка на свете?
Я тоже засмеялась и сказала, что меня зовут Людмила. Коротко можно Люда, а можно Мила, я оба имени своих люблю. Мама зовет меня и так, и так, по настроению.
– А я Аполлон, – сообщил Поля и улыбнулся белыми-белыми, ровными-ровными зубами. – Милая Мила…
И ничего меня не насторожило. Так мы с Полей и познакомились.
Мы пошли в парк Горького, потом – гулять по Москве, которую Поля совсем плохо знал, объясняя, что живет в Москве давно, но названий улиц не запоминает.
Меня не смутило ни наше несколько необычное знакомство, ни то, что Поля чрезвычайно уклончиво отвечал на все вопросы о своем прошлом, а слегка выпив в кафе на следующем свидании, стал туманно, но настойчиво намекать на близкое родство с одним очень известным народным артистом…
– В профиль на меня посмотри… – просил Поля. – Поймешь… Меня вообще некоторые Полем зовут… У него-то есть французская кровь…
По профилю я не узнала, кого он имеет в виду, но по перечисленным им фильмам догадалась. И мне стало его безумно жаль. Почему-то я знала, чувствовала, что нет у него знаменитого отца. И никого вообще нет. Как многие сироты, не знающие родителей, он просто придумал себе родню, славную и знаменитую.
