– Да, могу… Хотя… ну как… У меня же работа…
Я провела рукой по лбу. Я что, вообще с ума сошла? Как глухонемая разговариваю с Маришей, прячусь от нее, договариваюсь о свидании во время работы…
– Алёша, что-то я выпала из реальности… Нет, я не могу. Я же работаю.
– До которого часа ты занята?
– До восьми.
– А где ты работаешь?
– В Доме творчества, с детьми.
– Адрес скажешь?
– Да.
Через годы и расстояния сохраняется то удивительное, что когда-то повлекло нас друг к другу. Мне ведь он тоже нравился, не так, как Илья, но очень нравился. Нравилось, как он говорит, спокойно, увлеченно, нравилась его внешность. Ничего внутри не переворачивалось, но мне было с ним приятно и хорошо. Я ведь поначалу даже думала, что это любовь. А когда пришла настоящая любовь, я поняла, что то была просто симпатия. Может быть, если бы не Илья, симпатия и переросла бы во что-то большее. Но кто теперь это знает…
Я быстро накинула спортивную куртку и догнала Маришу на бульваре. Тем более это сделать было очень легко. Мариша сидела рядом с какой-то кошкой и гладила ее.
– Можем взять ее, мам? Мне кажется, у нее лапа сломана или подвернута… Видишь, как она лапку держит?
– Лапка как лапка… Холодно, она поднимает ее.
– Ну, мам… – Мариша умоляюще подняла на меня глаза.
– Будешь приучать ее к лотку?
– Буду.
– Повезешь сама к ветеринару в случае чего?
– Повезу.
– Бери.
Мариша подняла на меня глаза, не вставая.
– У тебя что-то произошло?
– Нет, я просто встретила… – я замялась, – друзей из юности. Вику и Алексея.
– А ты сейчас дома с Викой разговаривала?
– Да. С Викой. Ты будешь бегать?
– Нет… Я кошку тогда домой понесу.
– Понесли вместе.
Мариша сняла свою куртку, оставшись в свитере, завернула в нее кошку, и мы поспешили домой, с пополнением семейства.
– Как назовем? – спросила я совершенно счастливую Маришу.
– Не знаю…
– Давай назовем Рыжик.
– Нет, – Мариша погладила кошку, которая на удивление спокойно сидела у нее на руках. – Я назову ее Розочкой.
– В честь Розы Люксембург, что ли? – усмехнулась я.
Мариша нахмурилась.
– Мам, есть вещи, о которых не надо шутить. Иначе можно остаться без почвы под ногами.
– Человечество шутит обо всем, вообще-то, – пробормотала я. – Или почти обо всем. Ладно, хорошо. Так почему?
– Ну… – дочка чуть помедлила, – как у Маши… есть Розочка…
– У какой Маши? – не поняла я.
– Из мультфильма «Маша и Медведь». Розочка, ее свинка, которую она воспитывает… Неужели не помнишь?
Мне стало как-то жарко. И стыдно. Кажется, я совершаю одну из самых распространенных ошибок родителей. Когда их детям исполняется восемнадцать лет или около того, они вдруг резко отходят в сторону и говорят: «Все, мой ребенок это больше не ребенок!» И как-то в этой фразе сами собой переставляются слова. Мой ребенок – не ребенок. Не мой ребенок…
Я взяла Маришу под руку, хотя так и неудобно было идти. Все всегда предостерегают от другой крайности – от гиперопеки. Сколько смешков, анекдотов, историй о детях, которых родители не отпускают до старости… Но почему-то не рассказывают о детях, которых родители отталкивают от себя. Я не знаю ни того, ни другого, поскольку жила с бабушкой и всегда была для нее маленькой. И бабушка рано оставила меня наедине с моими проблемами, ушла насовсем.
– Очень красивое имя Розочка, – сказала я. – Подходит. Тем более, кстати, что это точно кошка, а не кот.
– Почему? – недоверчиво улыбнулась Мариша. – У тебя так настроение меняется, мам…
– Прости. Кошка – потому что трехцветная. Я вспомнила, что три цвета бывают только у девочек. И они лучше всего ловят мышей.
– У тебя есть мыши?
– Ага, в голове. Съели всех тараканов, – вздохнула я.
Я хотела спросить у Мариши, кто такой Коля, который ей постоянно пишет, – на телефоне, который Мариша никогда не прячет, постоянно высвечиваются его сообщения. Я их не читаю, но вижу – от кого. Семь сообщений в минуту. И я не замечаю, чтобы Мариша рвалась тут же отвечать или хотя бы открывать их. Я помню, она мне принималась рассказывать о каком-то мальчике с физического факультета… или не с физического… А я не стала слушать, ощутив мгновенную неприязнь к ней. Как-то я не готова была понять и принять, что Мариша теперь теоретически может даже замуж выйти. Я это знаю, но мне это неприятно. В подробности я вдаваться не хочу.
Я хочу быть мамой маленькой чудесной девочки, которой больше нет. А есть тетя. Или почти тетя. И я не чувствую себя мамой этой тети. Вот так как-то, если заставить себя взглянуть правде в глаза. Очень неприятное занятие, надо сказать. Про Колю я все-таки спрашивать не стала. Раз больше о нем не рассказывает, значит, не о чем рассказывать. Спрячусь малодушно в кусты и буду там сидеть, вспоминать, как я была молодая, а Мариша маленькая и трогательная…
– Мам, ты так тяжело вздыхаешь, может, тебе к кардиологу сходить? – с тревогой спросила Мариша.
А она даже ничего не знает. И не должна знать, разумеется.
– Нет, все хорошо. Просто я не выспалась. И еще воспитываю себя.
– Да? Как? – удивилась Мариша.
– Внутри. Разговариваю с собой очень строго. И это тяжело. Поэтому я вздыхаю.
– А ты вслух разговаривай, – посоветовала Мариша. – Я могу не слушать, уши затыкать…
Я обняла дочку.
– Ты у меня такая хорошая выросла. А я что-то…
Я хотела сказать, что я немного потерялась и растерялась, но не стала продолжать. Не надо меняться ролями с подрастающими детьми. По крайней мере, пока у тебя есть еще много сил.
Я странно и необычно чувствовала себя весь день, как будто немного приболела. У меня было хорошее настроение безо всякой причины, и одновременно мне было очень тревожно. На работу мне нужно было к двум, и все утро я думала, что же мне надеть на встречу с Алёшей. Я еще не решила окончательно, пойду ли я на свидание – или как назвать нашу встречу сегодня вечером? Но ведь нужно на всякий случай собраться?
Решение никак не приходило. Больше мучить себя, анализировать, самой себе ставить категорические моральные императивы и самой от них отказываться у меня сил уже не было. Понятное дело, что во взрослом возрасте ты сам себе самый лучший воспитатель. А если не воспитываешь себя, то и ходишь невоспитанный… Но я уже ночью себя измучила, задавая себе строгие вопросы, не находя на них ответа, коря и упрекая себя.
