– Да-да, ужасно, – оборвал его Тристрам. – Они сказали, куда ее везут? Они сказали, что возвращаются назад, в Лондон?
– Я себя виню, – донеслось из-за рук. – Я полагался на Бога. Все эти годы я не на того Бога полагался. Ни один добрый Бог такого бы не допустил, прости ему Боже.
– Все впустую, – вздохнул Тристрам. – Весь путь впустую.
Его рука со стаканом дрожала. Они сидели в забегаловке, где продавали ячменную воду с привкусом алка.
– Мейвис была просто чудо, – сказал, поднимая глаза, капая слезами, Шонни. – Мейвис приняла это как святая или ангел. А я никогда не буду прежним, никогда. Я пытался говорить себе, что Господь знает, почему так случилось, и что на все Божий промысел. Я даже пришел на мессу сегодня утром, готовый, как Иов, благословлять Господа среди моих бед. А потом я понял. Увидел по толстому лицу священника, услышал в его жирном голосе. Ложный бог завладел ими всеми.
Он вдохнул, издав странный скрежещущий звук, как галька, которую тянут за собой волны. Один из завсегдатаев (мужчин в старой одежде, не празднующих Пасху) поднял взгляд.
– Ты можешь родить других детей, – сказал Тристрам. – У тебя все еще есть жена, дом, работа, здоровье. Но что делать мне? Куда мне пойти, куда податься?
Шонни злобно воззрился на него. В углах рта у него запеклась пена, подбородок был плохо выбрит.
– Не тебе меня поучать. Ты с твоими детьми, которых я оберегал все эти месяцы, рискуя жизнью собственной семьи. Ты и твои хитренькие близнецы.
– Близнецы? – разинул рот Тристрам. – Ты сказал «близнецы»?
– Этими вот руками, – Шонни предъявил на всеобщее обозрение огромные скрюченные руки, – я принял роды твоих близнецов. А теперь говорю, лучше бы мне этого не делать! Оставил бы их выкарабкиваться самим, как могут, как маленьким диким зверям. Лучше бы мне задушить их и отдать твоему ложному алчному богу, с чьих губ капает кровь, который ковыряет в зубах, налопавшись любимого блюда из маленьких детей. Тогда, наверное, он моих бы оставил в покое. Тогда, наверное, он позволил бы им вернуться из школы невредимыми, как в любой другой день, и оставил бы в живых. Живых! – выкрикнул он. – Живых, живых, живых!
– Мне очень жаль, – сказал Тристрам. – Ты же знаешь, мне очень жаль. – Он помолчал. – Близнецы, – изумленно сказал он, а после с пылом: – Куда, ты сказал, они поехали? Они сказали, что возвращаются к моему брату в Лондон?
– Да-да-да, думаю, да. Думаю, они что-то такое сказали. И вообще это не имеет значения. Ничто больше не имеет значения. – Шонни без удовольствия приложился к стакану. – Весь мой мир рухнул. Я должен возвести его заново в поисках бога, которому мог бы верить.
– Ах, да перестань себя жалеть! – с внезапным раздражением выкрикнул Тристрам. – Эти люди вроде тебя построили мир, в который ты, по твоим словам, больше не веришь. Нам, остальным, и так неплохо было в том старом либеральном обществе! – А со времени, о котором он сожалел, прошло не больше года. – Да, еды не хватало, но это был безопасный мир. Разрушая либеральное общество, создаешь вакуум, в который пролезет Бог, а тогда на волю вырвутся убийство, прелюбодеяние и каннибализм. А еще ты веришь, – добавил со внезапно упавшим сердцем Тристрам, – что хорошо, что человек грешен и что лучше бы он грешил вечно, поскольку так ты оправдываешь свою веру в Иисуса Христа.
Сердце у него упало, потому что он понял: какое бы правительство ни пришло к власти, он всегда будет против.
– Так неправильно. – Внезапно к Шонни вернулась рассудительность. – Совсем неправильно. Есть два Бога, понимаешь? Они перепутались, и нам трудно отыскать истинного. Как твои близнецы, – сказал он. – Она назвала их Дерек и Тристрам. Она их перепутала, когда они были голенькие. Но лучше так, чем вообще никакого Бога не иметь.
– Тогда на что, черт побери, ты жалуешься? – рявкнул Тристрам. Лучшее от двух миров, как всегда. Женщинам всегда достается лучшее от обоих миров.
– Я не жалуюсь, – сказал с пугающей кротостью Шонни. – Я положусь на истинного Бога. Он отомстит за смерть моих бедных детей. – А потом закрыл, как маской, грязными ладонями лицо и снова зарыдал. – Можешь оставить себе другого Бога, своего другого грязного Бога.
– Я ни в того ни в другого не верю, – вырвалось у Тристрама. – Я либерал. – И шокированно добавил: – Конечно, я не это имел в виду. Я хотел сказать…
– Оставь меня с моим горем! – крикнул Шонни. – Убирайся и оставь меня в покое!
– Уже ухожу, – смущенно пробормотал Тристрам. – Мне лучше собираться в обратный путь. Говорят, Государственные авиалинии снова функционируют. Так, значит, она назвала их Тристрам и Дерек, да? Умно.
– У тебя есть двое детей, – сказал Шонни, отнимая руки от заплаканных глаз. – А у меня ни одного. Давай же вали к ним.
– Факт в том, – сказал Тристрам, – факт в том, что у меня нет денег. Ни пенса. Если бы ты мог одолжить мне пять гиней, или двадцать крон, или что-то такое…
– От меня ты денег не получишь.
– В долг, вот и все. Я отдам, как только получу работу. Это ненадолго, честное слово.
– Ничегошеньки! – Шонни ребячески скорчил гадкую гримасу. – Я и так достаточно для тебя сделал. Разве я недостаточно сделал?
– Ну, не знаю… – озадаченно протянул Тристрам. – Наверное, да, раз ты так говоришь. И вообще спасибо тебе, большое спасибо. Но ты ведь понимаешь, что мне надо вернуться в Лондон, и нельзя же требовать, чтобы я возвращался, как пришел, топая пешком или останавливая машины. Только посмотри на мой левый ботинок. Я хочу быстро туда попасть. – Он слабо ударил по столу обоими кулаками. – Я хочу быть с моей женой. Разве ты не понимаешь?
– Всю мою жизнь, – трезвым голосом сказал Шонни, – я отдавал, отдавал, отдавал. Меня использовали. Люди брали у меня и смеялись за моей спиной. В прошлом я слишком много отдавал. Временем и трудом, деньгами и любовью. И что я получил взамен? О боже, боже! – Он едва не задохнулся от слез.
– Ну же, будь разумным. Просто взаймы. Две-три кроны, скажем. В конце концов я твой свояк.
– Ты мне никто. Ты просто муж сестры моей жены, вот и все. И скверной же вы родней обернулись, прости вас Господи!
– Послушай, я не такой. У тебя нет причин такое говорить.
Шонни, точно послушный ученик на уроке, сложил перед собой руки и поджал губы.
– От меня ничего не получишь, – сказал он, помолчав. – Такие, как ты, мне никогда не нравились. Вы с вашим безбожным либерализмом. Еще и жульничаете. Детей исподтишка рожаете. Не следовало ей за тебя выходить. Я всегда это говорил, и Мейвис тоже. Убирайся с глаз моих.
– Жадный же ты гад, – сказал Тристрам.
– Какой есть, – отрезал Шонни. – Как Бог есть то, что он есть. От меня ты помощи не дождешься.
– Ты лицемер гребаный, – с некоторым злорадством уколол Тристрам, – со своим фальшивым «Да сжалится над нами Господь» и «Славься Господь в небесах». Ни клочка в тебе настоящей веры, сплошь цветистые выраженьица.
