Где-то упала и потерялась почти пустая почтальонская сумка Тристрама, дубинка исчезла. Его руки освободились для танцев и объятий. На лугу за чертой города оркестр расселся по скамьям, а там музыканты снова стали дуть в трубы, бить в литавры и пиликать на скрипочках. Приапический шест воткнули в заранее вырытую посреди луга яму, ленточки заполоскались и обвили мужчин, которые утаптывали вокруг него землю. Местная армия красиво выполнила приказ «разойтись» и свалила оружие в кучи. Взвились шутихи, и запылали большие костры, на которых жарили шипящие жиром сосиски. «Личфилдские сосиски», – пояснял на всякий случай плакат. Тристрам с жадностью присоединился к тем, кто алчно их пожирал (ведь сосиски раздавали бесплатно на шампурах), и стал набивать рот солоноватым мясом. Ох-охо! – пар обжег ему рот.
Вокруг приапического шеста завели хоровод юноши и мнимые девственницы. На периферии луга (эвфемизм для бурого, почти лысого полуакра земли) старшие кружились и притоптывали. К Тристраму подошла теплая темная женщина лет тридцати.
– Как насчет нас с тобой, дружок?
– Охотно, – отозвался Тристрам.
– Что-то вид у тебя печальный, точно ты по кому-то тоскуешь. Верно?
– Еще несколько дней, если мне повезет, и я буду с ней. А пока…
Они закружились в танце. Оркестр играл всю ту же простенькую мелодию в шесть восьмых снова и снова. Скоро Тристрам и его партнерша покатились в борозды. Многие скатывались в борозды. Теплая выдалась ночь для этого времени года.
В полночь, когда расхристанные пирующие, тяжело дыша, собрались вокруг костров, объявили состязание за титул супруга королевы праздника. Королева равнодушно сидела на своей платформе, а у ее ног, хихикая, расправляла юбки ее растрепанная и порозовевшая свита. У платформы за грубо сколоченным столом восседали, передавая по кругу фляжку с алком, судьи, старейшины города. Имелся и список уже отобранных кандидатов в испытании на физическую силу и ловкость. Десмонд Сьюард согнул кочергу (скрежет зубовный, вздымаются мускулы) и прошел сорок ярдов на руках. Джоллибой Адамс совершил бесчисленные кульбиты и перепрыгнул через огонь. Джеральд Тойнби на пять минут задержал дыхание и изобразил нырок в воду. Джимми Квейр прошелся на четвереньках, потом растянулся на земле, и маленький мальчик (как выяснилось, его брат) принял позу Эроса у него на животе. Последнее за новизну и эстетичность вызвало большие аплодисменты. Но корона досталась Мелвину Джонсону (выдающаяся фамилия), который, балансируя вверх ногами, громко продекламировал триолет собственного сочинения. Странно было видеть перевернутый рот и слышать неперевернутые слова:
Красотке, коль выпадет мне ее завоевать,
Сердце отдам – как медальон надевать.
Обильный ужин прикажу на стол подавать,
Красотке, коль выпадет мне ее завоевать.
Желаний моих боевой батальон
Погонит по морю большой галеон
Красотки. Коль выпадет мне ее мужем стать,
Из сердца сделаю ей медальон.
Напрасно придиры ворчали, что в правилах состязания ничего не говорилось про ловкость в стихосложении, но разве этот молодой человек не проявил силу и ловкость? Скоро проявит, смеялись другие. Единогласное решение судей было встречено одобрительным ревом. Мелвина Джонсона увенчали короной из фольги и под крики понесли на крепких плечах к его королеве. Потом рука об руку августейшая чета в окружении юнцов и дев, исполнявших старинную брачную песнь, слов которой Тристрам не смог разобрать, величественно проследовала на поле для осуществления брачных уз. На приличном расстоянии за ними потянулся простой люд.
Все сошлось там под луной, деловитое семя в земле и деловитое семя на ней: Чарли Аарон с Глэдис Вудворд, Дэн Эйбл с Моникой Уилсон, Говард Уилсон с Кларой Хоскинс-Эбрахолл, Фредди Адлер с Дианой-Гертрудой Уильямс, Бил Эджер с Мэри Уэскотт, Гарольд Олд с Луизой Уэрхеймер, Джим Уикс с Пэм Азимов, Форд Уолвертон Эвери с Люси Вивиан, Денис Бродрик с Дороти Ходж, Джон Холберстрем с Джесси Гринидж, Тристрам Фокс с Энн Оунимос, Рон Хайнлайн с Агнес Джелбер, Шерман Фейлер с Маргарет Эванс, Джордж Фишер с Лайлой Росс, Альф Мелдрем с Джоанной Крамп, Элвис Фенуик с Брендой Фенуик, Джон-Джеймс де Ропп с Асмарой Джонс, Томми Элиот с Китти Элфик – и десятки других. Когда луна зашла и поднялся ветер, они собрались у костров, где спали, пока небеса не подернулись розовой дымкой зари.
Тристрам проснулся на рассвете под пение птиц, глаза он протер под отдаленную и уверенную бас-флейту кукушки. Появились с походным алтарем священник и зевающий, раздраженный служка и завели «Introibo ad altare Dei»
[24], а еще «Славен Господь, одаривший весельем юность мою». Затем последовало освящение жареного мяса (хлеб и вино, без сомнения, скоро вернутся) и раздача евхаристического завтрака. Умытый, но небритый Тристрам поцеловал на прощание новых друзей и пошел по дороге на северо-запад, на Раджли. Ясная погода вполне могла продержаться до конца дня.
Глава 6
Дионисийские празднества устраивались в Сэндоне, Мифорде, на перекрестках дорог под Уитмором, а в Нантвиче Тристрама встретил уже налет утонченности – ярмарка. Тристрам с интересом посмотрел, как оживленно переходят из рук в руки монеты у шатров (тир, игра в мяч, испытание силы, бросание монетки в счастливый квадрат): похоже, люди снова работали и зарабатывали. Еду (среди кебабов и сосисок он заметил мелких птичек на вертелах) не раздавали даром, а продавали. Зазывалы приглашали похотливых мужчин заплатить шестипенсовик, чтобы посмотреть на Лолу и Карменситу в их сенсационном номере с семью вуалями. Казалось, что по меньшей мере в одном городе новизна бесплатной плоти начала тускнеть.
Зато, пусть в самой примитивной своей форме, возродилось искусство. Как давно в Англии не видели настоящей пьесы с живыми актерами? Поколениями люди лежали на спине в темноте спален, вперившись в водянисто-голубые квадраты на потолке: механические истории про хороших людей, у которых нет детей, и про плохих, у которых дети имеются, про влюбленных геев, про героев в духе Оригена
[25], которые кастрировали себя ради глобальной стабильности. Здесь, в Нантвиче, зрители выстраивались в очередь возле большого шатра, чтобы посмотреть комедию «Злополучный отец». Удрученно покачав головой, что монет осталось так мало, Тристрам отсчитал плату за вход: полтора септа. Ноги у него устали, а так будет где дать им отдых.
Такова, думал он, стиснутый на скамье, была, вероятно, первая греческая комедия. На скрипучих подмостках, освещенных двумя мигающими прожекторами, рассказчик с большим накладным фаллосом излагает и грубо комментирует простенькую историю распутства. Лысый муж-импотент (импотенция представлена обвислым гульфиком) с ветреной взбалмошной женой, регулярно беременеющей от похотливых любовников, – и в результате дом полон ребятишек. Бедняга, поносимый и осыпаемый насмешками, наконец взрывается и подстерегает пару таких обидчиков на улице, но получает за свои труды по макушке. Но – узрите! – о чудо! Удар по голове сказывается на всей нервной системе: гульфик набухает и поднимается, муж больше не импотент. Коварно притворяясь, будто остался прежним, он легко проникает в дома тех любовников своей жены, где есть женщины, и укладывает их в кровать, пока глава дома на работе. Взрывы громкого смеха. Наконец, он прогоняет собственную жену и превращает свой дом в сераль. Пьеса завершается скабрезной песней и танцем.
