– И что мне, по-твоему, делать? – спросила, помолчав, Беатрис-Джоанна.
– Ты должна делать то, что, на твой взгляд, лучше для тебя самой – что бы оно ни было. Оставайся тут, если нужно, оставайся столько, сколько тебе покажется удобным. Но постарайся иногда помнить…
– Что помнить?
– Ну, что кое-кто вошел для тебя в расходы и даже подверг себя опасности. Я говорю это сейчас и больше повторять не буду. На том тема закрыта. Просто мне бы хотелось, чтобы ты иногда не забывала, вот и все.
– Я правда помню… – Голос у Беатрис-Джоанны дрогнул. – И я очень благодарна. Я говорила это по три раза на дню, каждый день с тех пор, как приехала. Кроме, разумеется, того дня, когда, собственно, рожала. Я и тогда бы сказала, но мне о другом надо было думать. Если хочешь, я и сейчас скажу, чтобы за тот день возместить. Я очень благодарна. Я очень благодарна. Я очень благодарна.
– Незачем так себя вести, – сказал Мейвис. – Оставим этот разговор, ладно?
– Да. – Беатрис-Джоанна встала. – Оставим этот разговор, памятуя, разумеется, что его завела ты.
– Ни к чему так говорить, – повторила Мейвис.
– А пошло оно все! – отозвалась Беатрис-Джоанна. – Пора их кормить. – Она подняла из колыбельки близнецов.
Это было уж слишком… всего этого слишком… Поскорей бы вернулся с сева Шонни. Она понимала, что двум женщинам в доме не место, но что ей делать?
– Думаю, до конца дня мне лучше посидеть у себя в комнате, – сказала Беатрис-Джоана сестре. – Если это, конечно, можно назвать комнатой. – Едва она это произнесла, как ей захотелось откусить себе язык. – Извини. Я не то имела в виду.
– Делай что хочешь, – ядовито отозвалась Мейвис. – Иди ровно туда, куда хочешь. Сколько я тебя помню, ты именно так и поступала.
– Черт, черт! – крикнула Беатрис-Джоанна и с грохотом дверей скрылась с розовыми близнецами.
«Как глупо! – думала она позднее, лежа в сарае. – Нельзя так себя вести». Ей надо примириться с тем фактом, что это единственный дом, где она может жить, что у нее нет другого крова, пока она не узнает, что, собственно, происходит в мире, где (если на этом, а не на том свете, иначе это не имело значения) Тристрам и как укладывается в общую картину Дерек. Близнецы не спали. Дерек (у него на одеяльце было вышито «Д») пускал пузыри материнским молоком, и оба сучили ножками. Благослови боже их носочки из хлопкозаменителя, милашки. Ей многое пришлось ради них вынести. Выносить многое – одна из ее обязанностей. Со вздохом она пошла в гостиную.
– Прости меня, – сказала она сестре, спрашивая себя, за что, собственно, извиняется.
– Пустяки, – отозвалась Мейвис. Она отложила вязанье, и теперь яростно поправляла маникюр.
– Хочешь, я займусь обедом? – спросила Беатрис-Джоанна.
– Можешь, если хочешь. Я не слишком голодна.
– А как же Шонни?
– Шонни взял с собой яйца вкрутую. Приготовь что-нибудь, если хочешь.
– Я сама не так уж голодна.
– Ну и ладно.
Сев, Беатрис-Джоанна стала раскачивать пустую колыбельку. Может, стоит забрать близнецов из кроватки, принести их в дом? Бедные маленькие чужаки, путь уж лежат где лежат.
– Затачиваешь чуток коготки? – весело спросила она сестру. Она язык могла бы себе откусить и так далее.
Мейвис подняла взгляд.
– Если ты вернулась только для того, чтобы оскорблять…
– Прости, прости, ну пожалуйста. Просто шутка, и все. Просто я не подумала.
– Нет, такой уж у тебя характер. Ты просто не думаешь.
– О черт! – воскликнула Беатрис-Джоанна, а потом: – Прости, прости, прости.
– Какой смысл твердить «прости», если ты этого не думаешь?
– Послушай, – спросила в отчаянии Беатрис-Джоанна, – чего ты на самом деле от меня хочешь?
– Я тебе уже сказала. Ты должна делать ровно то, что, на твой взгляд, лучше для тебя самой и твоих детей.
От того, как она произнесла последнее слово, оно зазвенело диссонантным сгустком намеков, наводя на мысль, что единственные истинные дети в доме – дети Мейвис, а дети Беатрис-Джоанны какие-то поддельные.
– Ах! – засопела, выдавливая слезы, Беатрис-Джоанна. – Как я несчастна!
Она побежала к своим гулькающим и не таким уж несчастным близнецам. Мейвис, поджав губы, продолжала маникюрить коготки.
Глава 11
Позднее в тот же день прибыл в своем черном фургоне капитан Лузли из Полиции популяции.
– Приехали, – сказал он молодому Оксенфорду, своему шоферу. – Государственная ферма СВ-313. Долгая же была поездка.
– Отвратительная поездка, – отозвался сержант Имидж с нажимом, как свойственно людям его пошиба. Они такое видели в распаханных полях… Ужасные вещи! – Отвратительная, – повторил он. – Следовало бы начинить им задницы пулями.
– Слишком мало боеприпасов на борту, сержант, – вставил Оксенфорд. Этот молодой человек все воспринимал буквально.
– Это не наша работа, – одернул капитан Лузли. – Непристойное поведение на публике – забота обычной полиции.
– Тех полицейских, кого еще не съели, – сказал сержант Имидж. – Давай же, Оксенфорд, – сварливо велел он. – Открывай ворота.
– Это нечестно, сержант. Я же за рулем.
– Ну ладно. – И сержант Имидж по-змеиному высунулся в окно, чтобы распахнуть створки. – Детки, – протянул он. – Играющие детки. Хорошенькие детки. Ладно, поезжай к дому. Я пешком пройдусь.
Дети убежали.
Ллевелин, запыхавшись, крикнул с порога:
– Папа! Там люди в черном фургоне приехали. Полицейские, кажется.
– В черном, говоришь? – Шонни встал выглянуть из окна. – И верно. Мы давно их ждали, прости их Господь, а они никак не ехали. А теперь, когда наша бдительность притупилась, они тут как тут в своих ботфортах. Где твоя сестра? – резко спросил он жену. – Скажи ей: пусть запрется и сидит тихо.
Кивнув, Мейвис все же помедлила в дверях.
– Ну же! – подстегнул Шонни. – Они с минуты на минуту будут тут!
– На первом месте мы, – сказала Мейвис. – Помни об этом. Ты и я, и дети.
– Ладно-ладно, теперь иди.
Мейвис ушла в сарай. Фургон остановился, и капитан Лузли вышел потягиваясь. Взревев напоследок мотором, молодой Оксенфорд выключил двигатель; сержант Имидж подошел к шефу. Молодой Оксенфорд снял фуражку, открывая красную полосу на лбу – точь-в-точь печать Каина, – и, отерев грязным платком лоб, снова ее надел. Все было готово.
– Добрый день, – сказал капитан Лузли. – Это Государственная ферма СВ-313, а вы… боюсь, не могу произнести ваше имя, знаете ли. Но это неважно. У вас ведь живет некая миссис Фокс, верно? Очаровательно, очаровательно. Можно войти?
