С роздыхом мы наконец поднялись на площадку третьего этажа. Среди сумок, пакетов и чемоданов Раиса Максимовна сидела на своем сундучке, «как король на именинах…» и даже более — как козырный туз. Теперь было понятно, почему, несмотря на все уговоры Розочки не брать сундучок, Раиса Максимовна все-таки его взяла, — когда она сидела на нем, чувствовалась ее несокрушимость. Я почему-то разволновался и, пока возился с замком, почти физически ощущал плотность обступившей тишины. Наконец дверь открылась вздох облегчения. И сразу удивленный возглас Раисы Максимовны:
— Ще дверь?!
Мы с Розочкой весело переглянулись и со смехом стали затаскивать вещи. А потом началось пиршество, пиршество души. Я не знаю слов и понятий, которыми можно одновременно выразить и радость, и робость, взлет и падение. Да-да, этому нет слов!
Розочка забежала в зал:
— Ми-тя! Ми-тень-ка! — Она бросилась мне на шею — и все ее чувства как бы запечатлелись в поцелуе. И тут — голос Раисы Максимовны, какой-то испуганно-изумленный:
— Лепо, лепо… да что там — лепота!
Раиса Максимовна посмотрела в окно, на золотой купол Софии, чуть-чуть выпрямилась и, совершив крестное знамение, поклонилась.
— Ле-по-та!
Машинально достала темно-коричневую бутылочку, но, почувствовав на себе Розочкин взгляд, вдруг смутилась и с такой детской растерянностью спрятала ее за спину, что мне стало жаль Раису Максимовну, как если бы она была и моей матерью.
— Давайте, давайте, я тоже не откажусь, — вмешался я.
— Тогда уж и мне! — воскликнула Розочка.
Мы все по глоточку отхлебнули из бутылочки, а потом на равных ходили по комнатам и смотрели на все как на сообща нажитое. Это странно, наверное, но я вместе с ними будто впервые входил в комнаты и так же, как и они, ощупывал шторы и покрывала и удивлялся коврам и обоям, дескать, живут же люди! И только в кабинете, в котором, кроме общежитской постели на полу и двух крылаток на стене, практически ничего не было, мы ничего не потрогали. Мы как-то очень сильно почувствовали разницу «температур», во всяком случае, застыли как изваяния. Выручила все та же Раиса Максимовна:
— Слава Богу, хоть одна жилая комната!..
А потом началось новоселье, то есть самое настоящее пиршество.
Глава 42
Все-таки Алексей Феофилактович нашел себя!
Одноэтажное здание, некогда огромное и безвкусное, а теперь с арками и колоннами, эркерами и лоджиями, с высокой «чешуйчатой» крышей и со стрельчатыми слуховыми окнами, казалось сказочным. Даже кирпичные трубы вентиляторов и дымоходов были отделаны какой-то кружевной виньеточной кладкой.
— Ну что, поэт?!
— Собственным глазам не верю!..
Мы обнялись. Двуносого было не узнать. Черное демисезонное пальто, красный шарф и какая-то с наворотами кепка. Из-под пальто белая рубашка, галстук — не Двуносый, а форменный, или фирменный, дипломат.
— А что ты хочешь, Митя, меня выдвигают в местную думу! Я хочу, чтобы ты тоже поучаствовал в моей группе доверенных лиц.
Вот тебе и Алексей Феофилактович!..
По внутренним залам и зальчикам мы проходили с оглядкой. Всюду кипела работа. Двуносый несколько раз подчеркнул, что ждал меня — опасается за отделку. Но опасаться было нечего, у него работали три бригады отделочников с Украины — настоящие мастера. В большом зале я сказал, что на антресолях будут стоять самые престижные столики, а потому ограждение и главная люстра должны быть произведениями искусства. К моему удивлению, Двуносый вытащил блокнот и тут же записал замечание.
Особенно мне понравился зальчик за антресолями, человек на тридцать пятьдесят. Круглые окна — как иллюминаторы, а на стеклянных дверях клипер (знакомый мой «Катти Сарк»), точь-в-точь с пакета московского чайного магазина.
— Здесь будет зал Поэзии, — услышал я громкий и сильный голос.
За моей спиной стоял лобастый и совершенно заросший лицом молодой человек. Гривастый, как Карл Маркс, он между тем был тонок и звонок — самый настоящий цыпленок с головой льва. В его глазах сверкал голодный огонек, и он, разговаривая, кричал и поглядывал на «дипломат» в руках Двуносого. (Двуносый появлялся с ним в день зарплаты.)
— Я профессионал, и у меня есть картины, которыми готов поделиться, за соответствующее вознаграждение, конечно.
Мы познакомились — Николай Тряпкин! Нет-нет, он не поэт, он художник-реставратор. Но это в прошлом, сейчас он на вольных хлебах, а здесь подрабатывает потому, что у него сын и дочь и они маленькие. Мы беседовали не более пяти минут и договорились, что он напишет портрет Розочки. Мне стало жаль львастого цыпленка, он напомнил мои голодные дни.
Двуносый в общих чертах обрисовал обстановку, из которой я уяснил, что городская управа на весьма льготных для него условиях выкупила фирму «Лантаг-Росс». Довольный, он тут же пригласил пойти посмотреть, как идет ремонт бывшего ЦУМа. Наверное, и дурак бы догадался, что существует связь между продажей фирмы и покупкой ЦУМа, но я не люблю считать деньги в чужом кармане, хотя, в общем и целом, деньги в его кармане были мои.
— Ты говоришь о продаже фирмы, приглашаешь посмотреть ремонт ЦУМа и ни слова о ресторане — что думает о нем Лимоныч или, на крайний случай, Толя Крез?
Двуносый был потрясен моей проницательностью. Мы, не откладывая, поехали к Толе.
К моему удивлению, Толя Крез не хотел ничего и слушать о ресторанных делах. Контрольный пакет на троих?! Зачем ему контрольный пакет?! Он сейчас скупает великолепные стихи, которые со временем напечатает отдельной книгой под псевдонимом «Дмитрий Слезкин».
— Как ты думаешь, Митя, разрешат бесплатную презентацию книги в поэтическом клубе «Нечаянная радость» или «Алая роза»?..
В общем, он не только отказался от совместного бизнеса, но и сказал (чем уже совсем озадачил), что такому талантливому человеку, как я, давно пора управлять каким-нибудь уважаемым заведением, в котором хотя бы изредка могли собираться люди искусства и приобщать обычных, простых людей к своим великим творениям.
Во время этой странной беседы Двуносый согласно кивал, соглашался с Толей и, точно тициановская «Кающаяся Мария Магдалина», закатывал глаза, очевидно войдя в роль представителя обычных, простых людей.
В отличие от Толи Креза, Лимоныч был краток и ясен. Он не стал кружить вокруг да около, а сразу сказал, что пятьдесят процентов акций они уже купили у Двуносого. Зато теперь у Алексея Феофилактовича контрольный пакет на старый ЦУМ, а старый ЦУМ довольно-таки лакомый кусок, так что Алексею Феофилактовичу тоже придется раскошелиться. В ближайшее время он уступит пивной бар в пользу своих старых компаньонов — Тутатхамона и иже с ним.
— Пора, пора делать рокировку. Одно дело, когда в городской думе сидит бизнесмен, генеральный директор ЦУМа, и совсем другое — пивного бара.
