— Стихи складываю, куплеты… И деньги не своровал, а стихами заработал. Хотел матери их послать, но не получилось.
Лицо его разгладилось, хромоногий радостно воссиял:
— Новый Пушкин!
Его утверждение развеселило. Вспомнилось литературное объединение, в котором за нового Пушкина надо было непременно платить мне наличными, а теперь, наоборот, я сам жаждал заплатить.
Хромоногий, словно бы услышал мои мысли, взял деньги. А уж за ним и другие Божии люди брали, и радовались, и славили Господа Бога, потому что ни с того ни с сего никакой обыкновенный человек не одарил бы их деньгами. Я и сам был в немалом удивлении, ведь для этого одаривания я вытащил из кармана тысячу четыреста рублей (не больше и не меньше) — ровно столько, чтобы каждому положить по две сотенные бумажки. Случайность, мелочь?! Возможно. Но я почему-то обратил внимание на эту случайность, на эту мелочь.
— Ты, женишок, и про нас куплеты сложи, про твоих первейших участников свадьбы! — все призывал и призывал хромоногий, и все смеялся, и радостно вытирал слезы, и наставлял, чтобы не откладывал, а сразу, только что вернусь домой, так бы и складывал про них куплеты.
Его наивность и умиление были столь непосредственны, что и я улыбался. А когда уходил, он, размахивая палками, вывалился следом на тротуар и закричал тонким, срывающимся на фальцет голосом:
— Свадьба, свадьба у тебя с небесами!
Это был перебор, пережим происходящего. Все внутри у меня сжалось от его пронзительного крика. Я ускорил шаг и, не оглядываясь, скрылся за угол.
— Эй, соотечественник! — услышал оклик у самого уха.
Оглянулся и едва не спрыгнул в кювет. Рядом со мной, в полуметре, катил рубиновый «мерседес», из бокового окна которого по пояс высовывался лысый молодой человек в желтой кожанке и с квадратным, точно клеймо, шрамом на лбу.
— На, возьми, родный, — протянул он мне какую-то красненькую бумажку.
«Десять рублей?!» — мысленно удивился я.
— Соотечественник, куда ехать, где базар? — спросил он так, словно был иностранцем.
— А на какой базар?
— Да мне по барабану, на какой!
— Как это?! — не понял я. — Есть базар новый, а есть старый.
— А я еще раз говорю — по барабану… Лишь бы базар!
Я показал, как проехать на старый, — он был ближе.
Машина, слегка присев, бесшумно рванула и вскоре исчезла за домами. Усмехнувшись, я положил деньги в карман, в котором еще минуту назад лежали сотни. Что ни говорите, а в своих прогнозах Двуносый не ошибся — деньги текли ко мне, как заговоренные.
Часть ПЯТАЯ
Глава 38
Я сидел за настоящим двухтумбовым столом и смотрел в окно на площадь и дальше. Дальше… Над макушками деревьев виднелся красный окраек кремлевской стены, за ним белая, словно из сахара, Часовая башня. Еще был виден примыкающий к стене сад и старейший на новейшей Руси памятник вождю мирового пролетариата, возле которого Двуносый сотоварищи когда-то устраивал свой бизнес. Кстати, он не обманул и по весне не только нашел, но и помог приобрести трехкомнатную квартиру.
Я встал из-за стола и с видом человека, впервые попавшего в нее, взялся заново оглядывать. Увы, я никак не мог проникнуться сознанием, что являюсь единоличным собственником сих замечательных хором.
Раздельные ванная и туалет. Потолок подвесной, с зеркальными полосками — галогенные лампочки, точно глаза Аргуса. Раковина-тюльпан и ванна белее самого белого кафеля. Стены отделаны плиткой с беловатыми разводами. Пол в прихожей и на кухне — с подогревом. В туалете, кроме электронных часов и календаря, вмонтирован вентилятор, заправляющийся туалетной водой. Все краны и все приспособления, как, впрочем, и люстры, — импортные. Недавно зашел Двуносый — такой кухни он ни у кого не видел. Стиральная машина и холодильник — «Дженерал электрик». Микроволновка и посудомойка — «Бош». Плита — «Электролюкс». И все это в финской стенке из белого пластика. Я уж не говорю о паркете, о дверях и окнах-стеклопакетах, о рифленых обоях и арочке в коридоре. Словом, евроремонт обошелся в ту же сумму, что и квартира. А уж «мебеля»: шкаф-купе полностью зеркальный, стеллаж из пластика, диван-кровать и кресла итальянские, пузыристые, лежишь или сидишь будто в подушках. Да что там: живи — не хочу! Все комнаты меблировал, кроме кабинета. Двухтумбовый стол, о котором я уже говорил. Стул. Два гвоздика на стене (на них — крылатки, моя и Розочкина). И еще подушка и матрас на полу с двумя простынями. Матрас и комплект белья получил в подарок от администрации общежития — своего рода приданое. Помнится, приданому обрадовался. Положил на заднее сиденье такси — Алина Спиридоновна выбежала, поцеловала меня в щеку, расплакалась:
— Митенька, кого мы теперь будем оберегать и жалеть?! Ты-то был самый болезный, самый, не приведи Господи!..
Я тоже всхлипнул, глупая Алина Спиридоновна, а сердце у нее доброе. Добрее, чем у соседки Томы, — высунулась из окна в своей шахматной кофте и давай кричать:
— Митя, Митя… будет невтерпеж — возвращайся!
— Хорошо, хорошо — обязательно! — отозвался в ответ и побыстрее сел в такси, потому что на всех этажах окна пооткрывались и многие жильцы весьма громко стали интересоваться: — Это тот, который?! Смотри-кось, приоделся… на такси!.. (И так далее…)
Почему я обрадовался приданому, почему взял с собою дурацкий утюг, почему не выбросил на помойку крылатки? Самому невдомек. Ведь с августа месяца я уже не торговал ни стихами, ни пьесами — все продал подчистую. Даже кое-что из редакционных «залежей» подмел. Мое литературное имя настолько круто пошло в гору, что однажды я удосужился отдельной радиопередачи, в которой какой-то начинающий поэт сообщал о великих поэтических созвездиях Пушкин, Лермонтов, Тукай и, конечно, Слезкин!.. Впрочем, на «залежи» меня подвигнул литзаказ Толи Креза. Он по старой памяти попросил, чтобы я придумал нечто подобное детским комиксам — «Раскрась сам». Какое-нибудь грандиозное произведение с указаниями, о чем писать, а уж стихи он не хуже других изобразит. Я сразу вспомнил об оратории Незримого Инкогнито, но предупредил, что ее цена составит не менее десяти процентов от той суммы, в которую он оценивает свои стихи, потому что главная цена произведения — его стихи. Оценит Толя свой труд в двести тысяч, стало быть, двадцать тысяч долларов мои. А если в десять, то моя — тысяча. (Мне было наплевать, заплатит Крез за ораторию или нет — как говорится, задаром досталась.) Однако через неделю встретились (его телохранители меня доставили), он вытаскивает пятнадцать тысяч, я своим глазам не поверил, за свои кровные столько не получал, а тут!..
Я взял с него десять тысяч и попросил об одолжении: поговорить с шоферами, водителями-перегонщиками.
— Хочу покупать машины в Германии, разрешили беспошлинный ввоз… Здесь налажу перепродажу, потому что на «Дуэтах вождей» весь исписался, — нагло соврал я. (Теперь, вращаясь среди бизнесменов, я, как губка, впитывал их повадки и лексику.)
