Я шел по нашему как бы вздрагивающему коридору, и навстречу мне, словно по заказу, выходили все кому не лень. И все спрашивали меня: что, Митенька, уже на вокзал?! И желали успешной поездки и скорого возвращения с суженой. Не знаю почему, но вот это «с суженой» меня коробило, и я действительно чувствовал какую-то тревогу, однако преодолел себя. Пусть остаются, а я ухожу, так успокаивал себя, но в душе уже что-то изменилось. А когда на вахте то же самое спросила Алина Спиридоновна и в ответ так же, как и все, пожелала скорейшего возвращения с суженой — я взорвался и, ничего не ответив, так саданул дверь ногой, что многие окна задребезжали. И вот тут как будто что-то захлопнулось в душе — музыка исчезла. Каким-то просверком увидел, как сводный духовой оркестр подошел к трибуне, остановился, опустил трубы и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, молча помаршировал назад.
Помаршировал и помаршировал, раздраженно подумал я и отбросил самоё мысль о музыке. Шагая на автобусную остановку, я проникался, может быть, и мелкими, но необходимыми заботами — добраться до вокзала, купить билет (опять же — купе или плацкарт?). Поджидая автобус, взвешивал все «за» и «против» в пользу того или иного билета. А времечко шло, бежало, тикало… Я поглядывал на часы, радуясь, что собрался на вокзал с довольно-таки большим запасом времени, до отправления поезда (в двадцать тридцать две) оставалось почти полтора часа. Впрочем, если в течение часа проходит всего один автобус, он истощит любой запас. Как бы там ни было, но, когда из-за поворота выползла светящаяся окнами «гармошка» и народ на автобусной остановке обрадованно зашевелился, я тоже обрадовался — и вдруг оцепенел. Внезапная мысль ударила точно в сердце. Я даже слегка покачнулся от боли: деньги для Розочки… Я забыл деньги, как положил их в утюг, так и оставил там.
Из оцепенения вывел ужас случившегося — до отправления поезда всего пятьдесят три минуты. В принципе уйма времени, если ехать на «гармошке» сейчас, не откладывая, но мне еще нужно было сбегать за деньгами. И я побежал.
Я бежал, обзывая себя самыми последними словами, среди которых «дурак», «тупица», «кретин» были, так сказать, верхом вежливости, асисяей.
Я пролетел мимо вахты и — вверх по лестнице. Я бежал по коридору, ничуть не заботясь о жильцах, — спят они или бодрствуют, мне было все равно.
Деньги лежали в утюге. Я схватил их и чуть не заплакал от непонятной горечи и обиды на всех и вся. Потом взял себя в руки и, как советовал Двуносый, положил триста долларов в куртку, а двести, вместе с советскими деньгами, — в паспорт, который спрятал в кармане джинсовой сорочки. Часть советских денег засунул в карман брюк, чтобы легче было доставать их перед билетной кассой. После сел на кровать и, глубоко вздохнув, еще раз на ощупь проверил наличие документов и денег. Потом перекрестился и, читая мысленно молитву Спасителя, вновь побежал. На этот раз, когда пробегал, двери комнат открывались вовсе не для того, чтобы пожелать счастливого пути, — увы, меня окатывали такой бранью, которая ничем не отличалась от содержимого помойных ведер.
— Чтоб этот поэт наконец провалился!.. Чтоб сломал себе шею!.. Чтоб, окаянный, горел и горел в аду! (И так далее, и так далее.)
На вахте встретили военной хитростью — Алина Спиридоновна закрыла входную дверь на ключ.
— Что случилось? — спросила она, держа телефонную трубку, как гранату.
— Ничего, — сказал я, продолжая твердить молитву. — Просто забыл деньги, а теперь опаздываю на поезд.
Поддергивая пуховый платок (пыталась накинуть его повыше на плечи), она испуганно запричитала, дескать, все не как у людей, и, открыв дверь, призвала меня бежать и бежать во всю прыть, но мною неожиданно овладело равнодушие. Я уже хотел было сказать, что не побегу, однако ноги вдруг сами понесли…
Глава 32
Я всегда говорил и сейчас говорю:
— Люди, никогда не падайте духом, уж так устроен наш материальный мир, что Бог не дает нам ноши более той, что мы в силах нести. Иногда кажется всё, конец, мы как бы по инерции передвигаем ноги, готовые упасть, но именно в этот самый момент вдруг начинаем чувствовать, что падать не нужно, во всяком случае сейчас. Потому что с двух сторон нас поддерживают ангелы. Да-да, ангелы! А иначе чем объяснишь, что в совершенно безвыходной ситуации все как нельзя кстати совпало, и совпало в твою пользу? Почему в череде случайностей именно твоя карта — козырный туз, а ты находишься не где попало, а в нужное время в нужном месте?.. Потом везение будет повторяться и повторяться — ты расправишь плечи и забудешь, что был момент, когда уже готовился упасть. Так вот, я напоминаю вам — никогда не унывайте и не отчаивайтесь! Когда вам станет поистине тяжело — Он непременно окажет помощь, потому что в основе нашего мира — Его милосердие.
Я прибежал на остановку автобуса — автобуса не было. Его не было менее пяти минут, а показалось — более часа. Ехали медленно, с остановками, а при выезде на мост через Волхов и вовсе попали в пробку.
«Не унывай, не отчаивайся, ты лучше других знаешь, что Господь не оставит тебя и в нужное время в нужном месте ангелы помогут, обязательно помогут», — успокаивал я себя, а внутри закипал протест: пора бы им уже и поторопиться (до отправления поезда осталось десять минут).
Я приехал на вокзал в двадцать пятьдесят. Прошел мимо здания вокзала и сразу очутился на перроне. Возле подземного перехода стояло несколько человек, в целом же от пустоты платформ веяло той особенной пустынностью, что всегда чувствуется после ухода поезда.
Вначале я, подобно сводному духовому оркестру, развернулся на сто восемьдесят градусов и, что называется, помаршировал назад. Но потом словно ветерок пробежал по струнам, я остановился, прислушался, что-то подтолкнуло зайти в вокзал.
С трудом открыл огромную двойную дверь и сразу оказался в толпе пассажиров. Разумеется, полюбопытствовал, на какой поезд. Каково же было мое изумление, когда узнал, что все они — на московский. (С октября движение поездов перевели на зимнее расписание, и теперь московский отправлялся не в двадцать тридцать, а в двадцать один тридцать пять.)
Недолго думая, поспешил к кассам. Конечно, это смешно в моем возрасте, но я ни разу не ездил в купе. Бывать — бывал, а ездить не приходилось. Поэтому, когда входил в вагон, нарочно напустил на себя форсу, словно всю жизнь только и делал, что ездил в купе. В ответ проводницы (две молодые курящие особы) как-то очень загадочно засмеялись, и одна сказала другой, но чтобы я слышал:
— Какие все же поганые люди эти «новые русские»! Наденут свои кожаны и понту, словно этот поезд его личный.
Вагон был практически пустым. Оплачивая постель, попросил чаю. Проводница (в моем купе закурила новую сигарету) глубоко затянулась и, выпуская дым мне в лицо, поинтересовалась:
— А может, заодно и коньячку с кем-нибудь под бок?!
Выходя из купе, она посмотрела на меня как на придурка. Чтобы досадить ей, резко задвинул дверь.
— Люси, что там? — каким-то ржаво-надтреснутым голосом поинтересовалась напарница.
