— Нет, я не удивлен. Я понял тебя, — ответил я с грустью.
В самом деле, я не был удивлен. Раньше, бывало, она не раз ставила меня в тупик своей непредсказуемостью. Но с тех пор, как сменила паспорт и фамилию и в течение двух недель пустила по ветру все более-менее ценные вещи, я уже не удивлялся ничему, единственное — беспричинно тосковал.
— Митя, но если ты понял меня — почему грустный?! Иди сюда, твоя Розочка тебя успокоит, — сказала она и, откинув одеяло, протянула руки, словно к младенцу.
Не знаю, в каких высших сферах пребывает наше счастье, когда оно не с нами, но точно знаю: где бы оно ни было, Розочка имеет к нему прямой доступ. Только такой человек, как она, мог всерьез задаться целью стать российской матерью Терезой. Только ей и под силу столь высокая цель. Я ликовал, я гордился, я превозносил ее цель выше небес.
— Ты согласен, что «мать Розария Российская» звучит восхитительно? — раз за разом спрашивала Розочка, уклоняясь от моих горячих лобзаний.
— Мать Розария Российская! Это замечательно, это бесподобно! — вскрикивал я в восторге между поцелуями.
Розочка в ответ весело смеялась, уступая, запрокидывала голову, и я, пользуясь ее безмятежностью, ищуще целовал ее губы, шею… и так далее.
— Митя, ты понимаешь, что как мать Розария я не имею права этого делать — это греховно, — разгоряченно вопрошала Розочка, но мы это делали…
— Да, понимаю, — задыхался я от счастья, — это прекрасно: ждать — не ожидая!..
Следующим ее наказом было, чтобы я никогда не унывал, а писал и писал свои стихи и пьесы.
— Митя, — сказала она. — Тебе серьезно повезло, что я ухожу от тебя. У каждого поэта есть своя Лаура, своя Беатриче, а у рыцаря — Дульсинея. Я хочу, Митя, чтобы ты объединял в себе и поэта, и рыцаря, и еще… Да-да спонсора-золотодобытчика! Лучше умереть с кожаным поясом с золотом, чем без портков под забором. (Это она намекала на Артюра Рембо и Верлена, с биографиями которых я ее познакомил.) Главное, конечно, пиши свои произведения, стремись к недосягаемому. Я, может быть, и ухожу в недосягаемость, чтобы разжечь твое вдохновение. Сейчас, Митя, наступает новое время — в Питере вон уже вовсю всякие ВИА скупают стихи за хорошие деньги, а потом кладут их на музыку и исполняют за бешеные гонорары.
Розочка призналась, что возле одного злачного места (не уточнила какого) она даже поговорила с одним интеллигентным лицом, который и оптом, и в розницу торговал частушками. Лицо поведало, что особенно хорошо идут частушки с картинками, а если на два голоса, то нарасхват, причем платят живой валютой.
— Запомни, Митя, что слава и деньги ходят рука об руку и рай с милой в шалаше устраивают по большей части те, у кого куча денег. В общем, пиши свои произведения, устремляйся к недосягаемому и не стесняйся продавать свои рукописи. Кстати, на рынке их называют «нетленками», — сообщила Розочка.
На исполнение наказов она отмерила полтора года, максимум — два.
— Через два года, как раз перед постригом (она окончит медучилище), мы встретимся и порешаем накопившиеся вопросы.
Да-да, Розочка так и сказала — «порешаем накопившиеся вопросы». За две недели в ее лексиконе появилось столько новых слов и выражений, что я не знал, что и подумать. Впрочем, все ее слова бледнели перед сутью наказов и действий во имя высокой цели.
Между тем я сидел возле «победного витязя», и сиреневые сумерки и первые проклевывающиеся звезды на небосводе — все говорило, что я остался один, что Розочка все-таки уехала и как-то надо жить дальше. Может, поехать к маме? А всего лучше — в Москву, там можно случайно встретиться с Розочкой. Нет, она не поверит в случайность, заподозрит подстроенность и, не дай Бог, слежку! Тогда уж точно возненавидит…
Я поежился и, встав, побрел в общежитие — пока буду выполнять наказы, так сказать, устремляться к недосягаемому, а там посмотрим, решил я. У меня разболелась голова, и я уже ни о чем не думал, кроме как о койке.
Глава 17
После отъезда Розочки я слег. У меня то поднималась температура, «аж зашкаливал градусник», так говорила соседка. То — падала, и опять ниже положенной отметки.
— Покойники, и те горячей будут.
Это уже резюме Алины Спиридоновны, приходившей справляться: «Вызывать „скорую“ или повременить, чтобы уже сразу в морг?» Надо сказать, Алина Спиридоновна почему-то чувствовала себя виноватой передо мной и своими скабрезными остротами пыталась заглушить вдруг пробудившееся в ней сочувствие к моей персоне. Скажу откровенно, я возненавидел ее. Я чувствовал, что она догадывается об истинной причине моей болезни и, каким-то образом перекладывая ее на себя, жалеет меня, пытается облегчить мои страдания. Все ее обеды, ужины и завтраки в термосочке (о которых, кстати, я ничего не знал) вызывали во мне внутренний гомерический смех. Вот уж действительно подобная жалость не то что унижает — убивает. Более того, я ее не воспринимал иначе как пародию на Розочкину жалость. Чашей, переполнившей мое терпение, послужил обмен постельного белья вне очереди.
Алина Спиридоновна безо всякого стука явилась в комнату с каким-то амбалом, слесарем-сантехником, который, ни слова не говоря, сгреб меня с кровати и, словно мешок со всякими там шлангами и коленами, перебросил через плечо. Пока Алина Спиридоновна стаскивала простыни и наволочки, он стоял словно бесчувственный истукан. Я пытался противиться ему, изо всех сил дрыгал ногами и руками, но слесарь-верзила не реагировал. Все мои взбрыки он воспринял как предсмертные конвульсии, во всяком случае, поторопил вахтершу:
— Аля, поживей, по-моему, горемыка отходит, уже начались судороги.
Он тут же позабыл обо мне, весело крякнул и ущипнул вахтершу. Она вскинулась и крепко прошлась по мне, потому что верзила ловко отгородился мною. Он даже поощрительно хохотнул:
— Так его, так, маленько повыбей из него пыль! — И совсем по-отечески пожурил меня: — Ты уж коли того… так уж не балуй, вишь, как напугал бабу?
Стеля постель, Алина Спиридоновна раз за разом наклонялась, но зорко следила за слесарем, который всячески норовил очутиться у нее сзади. В общем, я еще стал невольным соучастником пошлых заигрываний — отвратительно!
— Что ты там квохчешь? — спустя некоторое время спросил меня слесарь-сантехник и резко, как вначале сгреб, теперь сбросил с плеча.
— Господи, Тутатхамон!.. Тут же вместо панцирной сетки столешница, испугалась вахтерша.
— То-то, думаю, чего это он так грямкнул, — виновато удивился слесарь. — Да ты, Аля, не переживай, стихоплеты и писатели, они, как ведьмари, живучие. Погляди, как глаза закатывает — чистый колдун!
Слесарь-сантехник поведал легковерной Алине Спиридоновне, что укокошить ведьмаря не так-то просто: надо непременно разломать ближайший сруб колодца или на крайний случай — потолок над его кроватью.
Мне стало не по себе, не столько от плоских острот и шуточек слесаря-верзилы, сколько от своей беспомощности. Между тем слесарь продолжал:
