Развод.
Бывшие мужья (за исключением, естественно, покойного) при этом ухитрились остаться добрыми Анниными друзьями. Один, и прежде незаменимый в быту, и теперь старался, чтобы у Анны в доме всегда все функционировало. Другой, вернувшись в традиционное лоно, сделал несколько решительных, но безуспешных попыток восстановить свой супружеский статус. Потерпев неудачу, настроился на высокие отношения и поддерживал их посредством книг, видео кассет, билетов на концерты кумиров их молодости и так далее…
На фоне этих идиллических «бывших» отношений в жизни Анны постоянно случались романы. Какие-то заканчивались ничем и не оставляли по себе никакой особой памяти – так, смутная улыбка…
Был бизнесмен, который долго-долго уговаривал Анну родить ему ребенка. Он любил Анну, но не мог оставить семью. Ребенок не получился, а немногие ее бриллианты – от него.
Был банкир (мы звали его «нумизмат»), который почему-то все время повторял, что они с Анной друзья, и в конце концов это оказалось грустной правдой.
Еще был журналист со сногсшибательным чувством юмора. Он вызывал в ней столько положительных эмоций, она так часто смеялась, что это было очень похоже на счастье…
Иные оставляли после себе долго не заживающие раны. Некоторые слегка кровоточат до сих пор…
Например, Юный Программист.
Стоп. Самое время вернуться к разнообразным Анниным талантам.
* * *
Дело в том, что энциклопедически эрудированная и неправдоподобно начитанная Анна в графе «образование» всегда скромно писала «среднее специальное». В свое время она окончила музыкальное училище, а ее основная «средняя» специальность называлась «музыкальный теоретик». Не знаю, каким она была музыкальным теоретиком. Думаю, великолепным. Но на момент нашего знакомства она вовсю трудилась в кинопрокатной организации и занималась не теорией, а скорее, практикой: была методистом в кинотеатре. Отсутствие высшего образования стало препятствием для карьерного роста, ну да Анна никогда к этому особо и не стремилась. До карьеры ли, Господи, когда жизнь полна таких импровизаций!..
Однажды директор ее кинотеатра, подчинившись требованиям времени, в приказном порядке призвал своих сотрудников осваивать компьютер. Годными к прохождению учебы, в конце концов, были признаны только два члена большого коллектива. С целью обучить их «матчасти» и каким-то компьютерным азам дважды в неделю в кинотеатр приходил преподаватель и занимался с любознательной Анной, которая до тех пор использовала компьютер исключительно как печатную машинку, и с замом главного бухгалтера, которая из-под палки, морща лоб, силилась освоить необходимые ей в работе элементарные программы.
В результате обучения Анна получила какое-то свидетельство об окончании, искреннюю похвалу восхищенного учителя, неожиданно для себя нашедшего зерно среди плевел, и болезненную, на мой взгляд, просто маниакальную привязанность к «компу» на всю оставшуюся жизнь.
Для того чтобы чаще и лучше «общаться» с любимой игрушкой, Анна сменила работу и скоропостижно выучила английский язык.
Еще одно лирическое отступление. Я и раньше знала за Анной такое редко встречающееся качество, как обостренное чувство языка. Не только русского: это-то хоть понятно – она всегда читала очень много и только очень хорошую литературу. Не зная (в смысле, забыв) ни единого правила, она никогда не делала ни орфографических, ни пунктуационных ошибок. Иногда у нас возникали разночтения. На вопрос, почему, по ее мнению, что-то пишется так и не иначе, отвечала: «Не знаю. Чувствую!»
Забавно другое: она свободно различала на слух не только все славянские языки, но и совершенно неупотребимые в нашей реальности, например, японский и китайский. Она могла подслушать чужую речь в толпе и уверенно сказать: «А, это шведы». – «Почему, – спрашивала я, – не норвежцы? Не датчане? И не финны, в конце концов?…» – «Не знаю, – отвечала она без затей, – шведы». И ведь не ошибалась!..
Уловив и обозначив в какофонии чужого языка какую-то, логическую ли, музыкальную ли, одной ей понятную гармонию, она продиралась сквозь дебри неведомой речи и начинала постигать, и говорить, и писать… Шутки ради она однажды начала учить итальянский. «Ску-узи… Парларе…» – уже через пару дней она, с ее абсолютным музыкальным слухом, так сладко тянула эти длинные ленивые звуки и начинала строить предложения. «Ну как ты это делаешь?» – вопрошала я. «Да брось ты, – отвечала она, – половина слов – латынь, ее уже давно по изречениям растащили… Музыкальные термины, опять же. Еще половина – на французские похожа…» – «Анна, ты же не знаешь французского!» – «Знаю – в пределах, доступных мало-мальски образованному человеку». В общем, на скорострельных курсах английского языка ею опять восхищались и очень хвалили, вручая свидетельство об их отличном окончании.
По поводу ее дарований я уже давно сделала вывод: Анна поступала, как в том анекдоте, помните: «Ты умеешь играть на скрипке?» – «Не знаю, не пробовал».
Когда Анна пробовала, выяснялось, что она… умеет играть на скрипке.
Ладно, Бог с ней, со скрипкой. Вернемся к программисту.
Познакомились они по делу: на одной знакомой фирме разговорились об особенностях «железа», расхвастались один перед другим своими компьютерами, постепенно перешли на особый птичий язык посвященных… В общем, оглянуться не успели, как профессиональное восхищение перешло в обыкновенную влюбленность. Препятствием для обоюдного чувства не стали ни серьезная разница в возрасте (не в Аннину пользу, к сожалению), ни женатость, ни даже маленькая дочь программиста.
Она познакомила нас. Я осталась не в восторге, но позволила себе лишь приподнять левую бровь – совсем незаметно для юноши.
Оставшись наедине, мы заспорили. «Ты ничего не понимаешь, – сказала мне подруга. – Он прелесть! У него чудесные глаза (при этом он носил махонькие очочки, за которыми ничего не разглядеть), высокий лоб (и лоснящиеся волосы над ним), добрая улыбка (и передние зубки, нуждающиеся в капремонте), а как он читает Верлена и Рембо в оригинале!»
На мой взгляд, в этой ситуации оригинал налицо был один-единственный – сама Анна. Мы поссорились мелкой ссорой…
Ненадолго.
Так случилось, что вскоре Юный Программист переехал на жительство к Анне. Ее старенькая мама против ничего не имела: ну, не внушать же взрослой дочери «мой совет тебе – до свадьбы не целуй его…». А парень и в самом деле был славный и Анну заметно любил. Он ведь недели через две после знакомства с Анной, по красивому обычаю своих предшественников, захотел на ней жениться. Слова подтверждал делом: носил в дом деньги, покупал продукты, шустрил по хозяйству.
«Браво, Анна!» – сказала я ей, однажды забежав ненадолго и застав идиллическую картину: Анна наносила на волосы хну в ванной, а ее гражданский муж заклеивал предварительно вымытые им же окна на зиму… Я, правда, была рада за нее, хотя в глубине души считала, что подобные браки уже описаны Евтушенко одной печальной фразой: «надеждой притворившееся горе».
