Для кого-то это аксиома, а вот для меня – по-прежнему теорема, хотя и не раз уже самой себе доказанная.
Рита. Нет ни одного дня, чтобы я не вспомнила о ней. Ни одного. Даже если бы хотела ее забыть, не получилось бы. Потому что каждый день что-то обязательно напомнит о Рите: чей-то взгляд карих глаз, имя – прочитанное или услышанное, просто улица, по которой мы когда-то шли вместе…
…Ах, какая замечательная, какая беззаботная у меня началась пора после окончания «альма матер»! Стараниями своего педагога я, счастливо избежав распределения в райцентр Белыничи, попала на работу в городской кинопрокат, издававший маленькую рекламную газетку «Кинонеделя Минска». Пять-шесть коротеньких аннотаций, несколько кадров из премьерных фильмов, список тематических кинопоказов да расписание сеансов в кинотеатрах столицы – вот и вся газета формата А4. Не Бог весть, какой таблоид, ну и что! Наплевать на амбиции: малопрестижная работа в «Кино неделе…» даровала мне бесценную свободу от необходимости переезжать из теплого отчего дома в неведомый городок на Могилевщине, где издают свою маленькую газету, наверняка наполненную «вестями с полей» и очерками о передовиках производства! Нет, я бы, конечно, приноровилась и писала бы о передовиках, возможно, даже с душой… Но, поверьте, обидно после пяти лет учебы и стольких же лет сотрудничества с лучшей, на мой взгляд, молодежной газетой республики, после написанных курсовых и дипломной работ на тему киноискусства вдруг раз – и пожалуйте в Белыничи!..
Моя любимая профессорша, светлой памяти Ефросинья Леонидовна Бондарева знала о моей мечте с первого курса. Нет, даже раньше: еще с собеседования, перед вступительными экзаменами, она знала – я люблю кино! Я слушала ее лекции, ходила на ее факультатив, предъявляла ей свои опубликованные материалы, горячо надеясь на скупую похвалу, и эту, в самом деле, довольно скупую похвалу получала… Это к ней я подошла где-то на курсе третьем и, едва ли не дергая за подол, стала просить в стиле Ваньки Жукова, помните: «Милый дедушка, Константин Макарович… Забери меня отседа…» Ну, текст, конечно, был другой: «Ефросинья Леонидовна, я хочу работать в кино. Пожалуйста, устройте меня на работу на киностудию. Кем угодно! Ну, хоть „хлопушкой“…» Знаете, что услышала в ответ? «Ну, не дура? Пять лет учиться в университете, чтобы потом хлопушкой работать? Не выдумывай». Но она-то знала: моя просьба – не блажь. Поэтому в нужное время приложила определенные усилия, и меня, студентку четвертого курса, приняли на полставки в «Кинонеделю…».
Вспоминаю эту историю как одно из множества свершившихся чудес в моей жизни. В общем, встреча с по-настоящему хорошим человеком – это всегда чудо. Я очень любила эту строгую, малоулыбчивую, почти суровую женщину, которая никогда не заигрывала со студентами, не пыталась им понравиться или, как поступали некоторые ее коллеги, «обаять» их. Ей это было не нужно. Обаяние ее было в уме, справедливости, в доброте. Она не начитывала свой предмет, а приглашала размышлять, учила думать, анализировать. Через кино, которому посвятила всю свою жизнь, она преподавала нам и эстетические, и морально-этические установки. Звучит как-то… очень назидательно? Жаль, потому что на ее занятиях никогда не было скучно: ведь мы вместе с ней смотрели интереснейшее кино, мировые шедевры!.. За Бондаревой не ходили толпами, не ездили к ней на дачу «запросто», нет, никакого «амикошонства»: нас, ее учениц, вообще было немного. Но все мы стали теми, кого она надеялась из нас вырастить. Все!
Моя первая «взрослая» работа позволяла иметь пусть не прямое, пусть опосредованное, но все же вполне профессиональное отношение к Кино. Это был мой первый и очень важный шаг на длинном пути…
А еще по вторникам у нас были информационные просмотры: директора, методисты кинотеатров и сотрудники кинопроката по долгу службы отсматривали новые фильмы, выходящие на экраны страны. С утра и до обеда – два-три фильма, в зависимости от числа серий. Это был просто праздник какой-то – для меня, фанатично любившей кино… Тем более что просмотры проходили в зрительном зале старого, «того самого» Дома кино – легендарного Красного костела, места, попасть куда в те годы могли лишь избранные!..
* * *
Увидев Маргариту впервые (а случилось это, как сейчас помню, при весьма прозаических обстоятельствах – как раз в один из «просмотровых» вторников, в очереди в женском туалете, причем в зеркальном отражении…), я подумала буквально следующее: по закону компенсации эта неописуемая красавица должна быть круглой, полной, окончательной и бесповоротной дурой. Зачем, спросите, столько экспрессии и вообще лишних слов? А потому, что слова возникали в моем сознании постепенно, по мере того, как взгляд по очереди отмечал очень большие карие глаза, накрашенные по тогдашней моде (длинные стрелки, тени трех цветов, плавно переходящие из тона в тон), высокие дугообразные брови, небольшой, четко очерченный яркий рот… Кожа у красавицы была белая, без тени загара, а пышные, вьющиеся, распущенные по спине волосы – темно-каштановые, почти черные. Волосы достигали линии талии, а талия, подчеркнутая модным кроем синего платья (силуэт назывался «тюльпан»), при этом была очень тонкая. В зеркале отражалась верхняя часть туловища, и отражение не скрывало высокой груди и тонкой шеи. Да, девушка была удивительно красива. Как-то даже излишне – для сотрудницы городской кинопрокатной организации, в которой мы обе, судя по присутствию на рабочем просмотре, работали.
Писаная красавица мне не понравилась: сама она показалась надменной, а наряд – нарочито продуманным. И вообще, я пришла к достаточно пошлому выводу: раз уж Бог дал девушке «в одни руки» такую красоту, значит, других достоинств быть не должно по определению. Так не честно, как говорится!..
…Как я могла быть такой категоричной? И такой поспешной в выводах? Все просто: мне ведь и самой было чуть-чуть за двадцать, а молодости свойственно преувеличивать собственное знание о жизни, о людях. Все мы в двадцать три – великие психологи… К счастью, я поменяла свое мнение о Рите очень скоро. Профессиональное любопытство заставило меня познакомиться с ней поближе: интересно же, какими судьбами попала в нашу скромную обитель этакая жар-птица?
Наполовину русская, наполовину армянка, от южных своих предков она унаследовала не только огромные карие очи, но и особенный тембр голоса – низкий, вибрирующий, гортанный. Моя прямодушная мама однажды выдала: «Рита, ты прямо как павлин – такая красивая, а голос противный…» А мой добрый папа всегда говорил: «… у Риты голос, как у Патрисии Каас, волнующий», – и почему-то исключительно этим объяснял ее неотразимость.
Не знаю. Не уверена. Однажды мне домой позвонил робот-автоответчик, предупреждающий об отключении телефона за неуплату, а я решила, что со мной говорит моя подруга, да и поздоровалась с ним: «Привет, Рита…» Да, голос у Риты был очень низкий, не богатый интонациями, с хрипотцой. Надо было к нему какое-то время привыкать, чтобы потом уже он, возможно, и понравился бы.
Но простуженное контральто абсолютно теряло значение на фоне ее прекрасного лица. А уж когда с Ритой доводилось немного пообщаться, и лицо, и голос отходили на второй план. Второй? Да на десятый: она была пронзительно умна, обладала хорошим чувством юмора, редким здравомыслием и, самое главное, добротой. Уважительная, спокойная, она никогда не повышала голоса, я не вспомню, чтобы она кого-то «поставила на место», просто огрызнулась бы. А ведь она работала с очень разными людьми: расписывая фильмы по киноустановкам, общалась с методистами, фильмопроверщицами, случалось – с водителями. Уровень культуры у всех разный, настроение тоже… Рита первая сказала мне фразу, которую я до этого не слышала, а потому приняла за ее личный афоризм: «Ты добра, а это значит, как женщина ты состоялась». Этот постулат я уяснила твердо: женщина должна быть доброй. Для того чтобы быть красивой, нужно быть доброй. Рита была зримым подтверждением своей правоты.
