Через мгновение она уже скрылась в гостиной. Людка грустно посмотрела на отца. Куколка в ее руках уставилась теперь на дорожную сумку, брошенную под сенью пальто, шубы, пахнувшей апельсиновыми корками, и зонта.
Нежин положил в рот таблетку аспирина и запил ее стаканом холодной воды из-под крана. Минут через пятнадцать показалось, что стало немного легче. Лоб уже не пылал, как прежде, да и боль в висках притупилась.
«Не хватало только заболеть на самом деле», – подумал он и пошел в тесную ванную комнату умываться. Легкое недомогание не покидало Нежина: стены вокруг продолжали пританцовывать. Они смеялись над ним.
Хотелось упасть на диван и еще немного подремать. Хотя бы полчасика-час.
«Подумать только, насколько порой мы недооцениваем сон! – крутилось в голове. – Сон… этот отдых…» – он присел на край ванны. Подумалось вдруг, что если бы ему выпала возможность поспать еще несколько часов до приезда жены с дочерью, все бы, несомненно, сложилось по-другому. Совершенно по-другому. Они появились так внезапно, что он даже не успел подготовиться, отдохнуть. Если бы не это сомнамбулическое состояние, Нежин обязательно нашелся бы, что ответить, возразить Тамаре или просто в покаянии упасть на колени. На колени, на холодный твердый кафель, может быть, даже удариться об него лбом, если бы потребовалось. Но сейчас на все это у него просто не было сил. Если бы к его виску приставили пистолет и потребовали рассказать подробно, чем он занимался вчера, Нежин бы вяло отмахнулся – лучше пусть стреляют.
Он хмыкнул и подставил тяжелую голову под тугую струю холодной воды. Таблетка подействовала отлично. Нежин не увлекался лекарствами во время редких недомоганий, за исключением разве что жаропонижающих при полуобморочном состоянии. Эту грань он всегда чувствовал очень чутко. Но иногда получал истинное удовольствие от мистических переживаний и ощущений, вызванных высокой температурой и затейливыми снами.
Нежин посмотрел в висевшее над раковиной овальное зеркало, заляпанное отпечатками детских пытливых пальчиков и высохшими подтеками зубной пасты. Оттуда на него глядело изнуренное бледное лицо, немного припухшее от недавнего сна. Под грустными глазами, изъеденными красными тонкими нитями усталости, красовались тяжелые мешки. Нежин запустил неловкую пятерню в густую шевелюру и почувствовал, что она не такая густая, как прежде: волосы легко скользили меж пальцев, падая на мокрый широкий лоб. На висках начала проступать седина, совсем чуть-чуть, почти незаметно: аккуратный маляр, штукатуривший потолок, поленился спуститься вниз за слетевшей бумажной шапочкой, и вот теперь несколько сорвавшихся вязких белоснежных капелек оставили отпечаток на темном атласе некогда густых упругих волос.
Он отметил, что Тома подурнела за время их недолгой разлуки. Может быть, ему это только показалось, ведь он не успел как следует рассмотреть жену, приглядеться к ней. Поднять на нее глаза – и то тяжело. Но, однако, успел оценить, как нелепо жена одета: старое длиннющее голубое пальто, с оторванной верхней пуговицей, изъеденные дорожной солью коричневые высокие сапоги, а этот наиглупейший платок…
«Откуда только откопала это старье, она ведь уезжала совсем в другой одежде!»
До него вдруг дошло, что эти изъеденные молью и временем наряды эксгумированы с пыльного чердака покосившегося деревянного загородного дома. Ну что же, у каждого свои странности! Нежин решил, что с его стороны деликатно не указывать ей на это впоследствии.
А ее лицо! Оно стало каким-то одутловатым и болезненно бледным! Ничего не выражающим! Словно каменным! Влажные пухлые губы превратились в строгую ниточку, отчего нос как будто бы даже заострился.
Он коснулся кончиками пальцев своих пульсирующих висков.
«Нет, она определенно подурнела!» – пришел к окончательному для себя выводу.
Из коридора Нежин заглянул на кухню. Две черные пластиковые стрелки на круглом циферблате часов сошлись в групповом экстазе с неизвестностью. Пора одеваться. Сегодня у него дела в издательстве, которые необходимо разрешить до конца недели. Кроме того, хотелось узнать о судьбе нечаевской рукописи. Для этого, конечно, нужно попасть к самому Кириллову. Получить информацию из первых уст. Нежин не знал наверняка, на месте ли тот сегодня, ведь с понедельника толстяку нездоровилось, два дня он отсутствовал, после чего, появившись наконец в издательстве, решительно отказывался принимать кого бы то ни было. Одни поговаривали, что у него что-то с легкими, другие – с сердцем. В любом случае, Нежину хотелось рискнуть.
Два или три раза он пытался дозвониться по номеру, записанному на салфетке, и обе попытки не увенчались успехом. Один раз кто-то все-таки снял трубку на том конце провода, сопел в нее, противно причмокивал и щелкал языком, но так и не проронил ни слова. Нежин предположил, что мог просто ошибиться номером, а шутник на том конце решил его нелепейшим образом разыграть. Неведение только подхлестывало чувство отчаяния.
«А что, если я совсем опротивел Нечаеву с момента нашей последней встречи? Что, если он решил покинуть город?» Подобные мысли ввергали Нежина в состояние полного смятения, перетекающего в безысходность, от которой хотелось схватиться за голову и метнуться навстречу неизвестности в надежде столкнуться со своими реализовавшимися фантазиями.
Практически вся прошедшая рабочая неделя состояла из унылой канцелярской работы, на которой Нежину никак не удавалось сосредоточиться, и пары выездных деловых встреч. Одна из встреч проходила в дешевенькой гостинице, в номере Мещанинова, который зачем-то старался напоить Нежина. Теперь Нежин даже не мог вспомнить предмет разговора. В памяти выплывали отдельные фрагменты и образы: небольшой деревянный столик, две рюмки, одна полная, другая – полупустая, румяные щеки Мещанинова, зеленый узорчатый ковер в тон полосатым обоям. Да, неплохо бы заглянуть в ежедневник.
Из выдвинутого ящика комода в спальне Нежин потянул за рукав измятую рубашку. Гладить воротник и манжеты совсем не хотелось. Вернее, не хотелось привлекать к себе какое бы то ни было внимание. Надо как можно быстрее и незаметнее сбежать из квартиры. А извинения могут и подождать. В любом случае, их лучше заранее продумать.
Нежин подпер рукой подбородок и застыл на мгновение перед раскрытыми створками старого платяного шкафа. С верхней полки, едва не вывалив на себя все содержимое, выудил шерстяной свитер. Решил остановиться на нем.
А за окном тем временем праздный гуляка ветер перебирал ветви голых тополей, раскачивал их ленивые стволы. Ветер срывал с переполненных мусорных баков бумажный ворох, поднимал ввысь, там терзая, после чего аккуратно опускал на асфальт и гнал по тоскливым сырым улицам и проспектам. Сквозь дождливую серую пелену, нависшую над городом, угадывался мерцающий диск холодного осеннего светила, застывшего в вышине серебряным пятном.
Выйдя из дверей издательства, Нечаев неторопливо побрел в сторону своего автомобиля, брошенного неподалеку от Русалочьей площади. В разгар рабочего дня в старом районе города тяжело найти место для парковки. В свое время тысячи мелких клерков заполоняли узенькие мощеные улочки к десяти часам утра. Теперь эти улочки, некогда пешеходные, освещаемые по ночам старыми масляными фонарями, заполняли тысячи разноцветных автомобилей, в большинстве своем стареньких и расшатанных. К сожалению, время масляных фонарей навсегда ушло, и царствовала эпоха дешевых черных костюмов, висящих на своих одутловатых обладателях, засаленных белых воротничков и, конечно же, пошлых безвкусных галстуков. Старый район с его узкими улочками теперь представлял собой корчащегося на солнце спрута, безобразного и скользкого в своей лжи и помыслах. Это пристанище для огромного числа вредоносных, нередко и смертоносных бацилл за последние двадцать лет заметно разрослось злокачественной опухолью в живом организме Древнего города. Но иные места оказались не тронуты зловонными метастазами, например Бо, старый железнодорожный вокзал, единственный действующий, возведенный еще при монархе за какие-то рекордные четыре года, небольшой островок Русалочьей площади.
Сутулая фигурка хрупкого фавна медленно проплывала над столетним серым булыжником площади. Тяжелые неуклюжие валуны выглядели слишком грубыми, а оттого – недостойными благородного касания пары изящных стоп. Небольшой фонтанчик в центре площади перестал гонять воду еще в первых числах сентября. Бронзовая девушка с рыбьим хвостом, восседающая на огромном валуне в центре, составляла основной элемент незамысловатой композиции фонтана.
