Зато нашим детям эти тягучие годы запомнятся на всю жизнь. Их память сохранит дворовые закутки, куда не ступала моя нога.
– Неужели у Николы не возникло желания меня увидеть? – спросила я.
– У нее редко возникает желание кого-нибудь увидеть, – ответила Джудит.
Прибавив шагу, она тронула Дона за локоть.
Я узнала это прикосновение – виноватое, тревожное, ободряющее. Таким прикосновением ты даешь мужчине понять, что благодарна, что ценишь его терпение и предпринятые ради тебя усилия, хотя они, возможно, слегка ущемляют его чувство собственного достоинства. Когда моя дочь таким жестом прикоснулась к мужчине, к мальчишке, я вмиг состарилась: больше, чем состарюсь, когда пойдут внуки. Я ощутила ее участливое волнение и догадалась, что за этим последуют искупительные знаки внимания. Моя дерзкая, крепенькая, светловолосая, искренняя девочка. С какой стати я решила, что она всегда будет прямолинейной, тяжеловесной, самоуверенной? А ведь я точно так же твержу, что Никола – скрытная, нелюдимая, холодная, сексапильная. Много найдется людей, которые с этим поспорят.
Утром Дон и Джудит отбыли в Мексику. А мне захотелось встретиться с кем-нибудь из тех, кто не состоит со мной в родстве и не ожидает от меня ничего сверхъестественного. Я позвонила своему бывшему возлюбленному, но попала на автоответчик: «С вами говорит Том Шеперд. До конца сентября меня не будет в городе. Пожалуйста, оставьте свое сообщение, имя и номер телефона».
Голос Тома звучал настолько приятно и узнаваемо, что я раскрыла рот и чуть не спросила, как понимать эту чушь. Но спохватилась и повесила трубку. Чувство было такое, словно он нарочно меня обманул: назначил свидание в людном месте, а сам не пришел. Однажды такое было, как сейчас помню.
Хотя часы даже не показывали полдень, я налила себе стаканчик вермута и позвонила отцу.
– Надо же, – сказал он. – Еще четверть часа – и ты бы меня не застала.
– Собираешься в центр?
– В центр Торонто.
Он объяснил, что ложится в больницу. Лечащий врач в Далглише дал ему направление, которое следовало предъявить в отделении экстренной помощи.
– Экстренной помощи? – удивилась я.
– У меня не экстренный случай. Просто доктор считает, что таким способом мы облегчим госпитализацию. У него в этой больнице есть связи. А если в порядке очереди, то ждать придется не одну неделю.
В итоге я схватила напрокат машину, помчалась в Далглиш, повезла отца в Торонто и к семи часам доставила его в отделение экстренной помощи.
Перед тем как распрощаться с Джудит, я уточнила:
– Как по-твоему, Никола знает, что я остановилась у тебя?
– Во всяком случае, я ей говорила, – ответила Джудит.
Время от времени раздавались телефонные звонки, но это звонили какие-то подружки Джудит.
– Как видно, придется на это пойти, – сказал отец. (Дело было на четвертый день. За ночь его настрой изменился на противоположный.) – Будем надеяться, выдержу.
Я не знала, что он хочет от меня услышать. Возможно, подумалось мне, ждет, чтобы я запротестовала, начала отговаривать.
– И когда же?
Я сказала, что схожу помыть руки, а сама отыскала сестринский пост. Там сидела женщина, которую я приняла за старшую медсестру. Во всяком случае, у нее были седые волосы и доброжелательное, серьезное лицо.
– Это правда, что моему отцу послезавтра предстоит операция?
– Да.
– Мне нужно хоть с кем-то обсудить этот вопрос. Я считала, что операция, по общему мнению, ему не показана. По причине возраста.
– Решение принимает сам пациент по согласованию с врачами. – Она улыбнулась, но без тени снисходительности. – Это всегда непростое решение.
– Какие у него результаты анализов?
– Ну, я видела далеко не все.
Я не сомневалась, что она видела их все. В следующий миг она сказала:
– Надо реально смотреть на вещи. Но врачи у нас очень квалифицированные.
Когда я вернулась в палату, отец изумленно выпалил:
– Без-брежные моря.
– Что? – не поняла я.
Мои мысли были о том, знает ли он, на сколь долгий – или краткий – срок может рассчитывать. Мои мысли были о том, что в эту обманчивую эйфорию его ввергли, скорее всего, таблетки. А может, он просто надумал рискнуть. Однажды, рассказывая мне случаи из своей жизни, он произнес такую фразу: «Я вечно опасался идти на риск».
Раньше я говорила знакомым: отец никогда не сожалел о том, как сложилась его жизнь; но это не так. Просто он к ней не прислушивался. Он сам признавал, что напрасно не пошел в армию как вольнонаемный работник – поправил бы свои дела. Напрасно после войны не открыл свое деревообрабатывающее производство. Напрасно не уехал из Далглиша. А однажды сказал: «Всю жизнь небо коптил, да?» Но он над собой подшучивал: если такие слова произносятся всерьез, это уже трагедия. Декламируя стихи, отец тоже всегда подпускал насмешливые нотки, чтобы никто не подумал, что он заносится и сам получает удовольствие.
– Безбрежные моря, – повторил он. – «Остались позади туманные Азоры, / И Геркулесовы врата им пройдены не зря; / А впереди не ждут спокойных бухт узоры, Ждут впереди одни безбрежные моря».
[56] У меня всю ночь это вертелось в голове. Но как ты думаешь, смог я вспомнить, какие моря? Не смог. «Безлюдные»? «Бескрайние»? Горячо, да не то. Но вот сейчас ты вошла в палату, я думал совершенно о другом, а слово само собой всплыло. Так всегда бывает, верно? Оно и неудивительно. Я задаю своему мозгу вопрос. Ответ заложен изначально, только я не могу проследить за всеми связями, которые включает мозг, чтобы до него добраться. Как компьютер. Ничего особенного. Видишь ли, в моем положении есть одна закавыка: любая вещь, которая не поддается мгновенному объяснению, подталкивает тебя… ну, к тому, чтобы сделать из нее тайну. Чтобы поверить… ну, сама понимаешь.
– В существование души? – с легкостью выдала я – и ощутила устрашающий прилив любви и узнавания.
– Ну, можно, наверное, и так выразиться. Видишь ли, когда я оказался в этой палате, вот здесь лежала кипа газет. Кто-то оставил. Бульварные листки, я никогда в их сторону не смотрел. А тут взялся читать. Я всегда читаю, что под руку подвернулось. Так вот, наткнулся я на серию материалов о людях, которые с медицинской точки зрения умерли – в основном от остановки сердца, – а потом были возвращены к жизни. И поведали, чем запомнилось им то время, когда они были мертвы. Раскрыли свои ощущения.
