– Я даже не знаю, что такое макраме, – сказал Дуглас.
– Сильное заявление, – сказала я.
– Руководителем нескольких групп был молодой человек по имени Стэнли, из Калифорнии. Впрочем, не знаю, считал ли он сам себя руководителем. Этакий тихоня. Однако денежки получал. Мы сами ему платили. Он окончил психологический факультет. У него были чудесные темные локоны и, конечно, борода, но к тому времени бороды уже не считались чем-то из ряда вот выходящим. Он просто встревал в разговоры, неуклюже, без затей. Например, мог сказать: «Может, вам покажется, что это бред, но все же рискну спросить…» Он строил занятия так, чтобы каждый участник группы чувствовал себя умней его. Стэнли отличала необыкновенная искренность. Он говорил: «Ты даже… не догадываешься… насколько ты обаятелен». Нет. У меня получается как-то фальшиво. У него выходило более тонко. Короче, вскоре после начала занятий получила я от него письмо. От этого Стэнли. Вначале он расхваливал мои умственные, физические и духовные качества, а под конец признался в любви. Я повела себя по-взрослому. Написала ответ, указала, что он меня совершенно не знает. Он пишет: о, не сомневайся, знаю. На другой день позвонил по телефону, извинился за назойливость. Сказал, что ничего не может с собой поделать. Пригласил посидеть за чашечкой кофе. Все совершенно невинно. Ну, выпили мы с ним пару раз по чашке кофе. Я занимала его оживленной беседой, а он время от времени вклинивался, чтобы сказать, какие у меня изумительные брови. Говорил, что пытается представить, какие у меня соски. Брови у меня самые заурядные. Я перестала ходить с ним пить кофе – так он начал шпионить за моим домом из своего старого рыдвана. Честное слово. Иду я в супермаркет за покупками – а он тут как тут: заглядывает ко мне в тележку и скорбно изучает молочные продукты. Порой от него приходило по три письма в день: сплошные восхваления моих достоинств, и как я для него много значу, и признания собственной робости, и нежелание строить из себя гуру, и как я ему подхожу, потому что я такая сдержанная и мудрая. Ересь полная. А я понимала, что все это курам на смех, но в каком-то смысле пристрастилась к его письмам. Уже знала, в котором часу приходит почтальон. Решила, что еще вполне могу отрастить волосы… А примерно через полгода мне позвонила женщина из нашей группы. И сказала, что разразился страшный скандал. Девушка из другой группы призналась мужу, что спит со Стэнли. Муж пришел в бешенство, его групповой секс никак не устраивал, история получила огласку – и тут женщины одна за другой стали делать точно такие же признания: все они сожительствовали со Стэнли, и никому даже не пришло в голову их стыдить – они как бы пали жертвами черной магии. Оказалось, действовал он весьма методично: выбирал по одной женщине из каждой группы, но из нашей группы у него уже была любовница, так что меня он, по-видимому, просто держал на крючке. Выбирал он всегда только замужних – чтобы не докучали. Их у него было девять. Честное слово. Девять любовниц.
– Трудяга, – сказал Дуглас.
– Все мужчины отреагировали так же, – сказала Джули. – Они только посмеивались. За исключением обманутых мужей. В доме у одной из женщин устроили официальное собрание, пригласили всех, кто занимался в его группах. У нее была прелестная кухня с круглой колодой для рубки мяса посредине; помню, я еще подумала: интересно, они делают это на колоде? Люди собрались приличные, никто не возмущался супружеской неверностью, так что нам лишь оставалось записать в протокол, что такое злоупотребление доверием подопечных недопустимо. На самом деле некоторые женщины, как я поняла, возмущались как раз тем, что их обошли. Ну, я возьми да и скажи это вслух – ради шутки. Я никому не рассказывала, как он подбивал ко мне клинья. Если в таком же положении оказались другие, они тоже помалкивали. Избранные счастливицы плакали. Потом стали друг дружку утешать и делиться впечатлениями. Ну и спектакль, если вдуматься! А я недоумевала. Что-то здесь не сходилось. Вспоминала жену Стэнли. Нервозную красотку с восхитительными ногами от шеи. До этого я пару раз с ней сталкивалась и каждый раз про себя говорила: «Знала бы ты, что говорит мне твой муженек». И другие женщины при встрече с ней думали: «Знала бы ты…» – и далее по тексту. Возможно, она про них знала, про всех нас, возможно, она себе говорила: «Знали бы вы, сколько у него таких». Можно же такое предположить, правда? Как-то раз я ему сказала: «Послушай, это просто фарс», а он: «Не смей так говорить, не смей мне такое говорить!» Чуть не рыдал. Ну, что вы на это скажете? Вот такая энергетика. Я имею в виду даже не физическую составляющую. В каком-то смысле она была наименее существенна.
– Но мужья-то его наказали? – спросил Дуглас.
– К нему направилась делегация. А он и не отпирался. Сказал, что действовал бескорыстно, из лучших побуждений, а им просто застилают глаза ревность и собственнические инстинкты. Но из города ему все же пришлось уехать. Его группы распались, он с женой и малыми детьми сел в свой рыдван и смылся. Но от него стали приходить счета. Все участники коллективной терапии получили счета. Его любовницы – наравне со всеми. И я, конечно, тоже. Писем больше не было, только этот счет. Я заплатила. По моим сведениям, заплатили почти все. У него, что ни говори, жена, дети… Вот, собственно, и все. Ко мне тянет ненормальных. Оно и к лучшему, поскольку я замужем и чиста душой, невзирая на то, что я вам тут наболтала. Давайте закажем кофе.
Мы ехали проселочными дорогами, по песчаной скудной местности, к югу от озера Симко, где на дюнах колышутся травы. Нам не попалось ни одного встречного автомобиля. У придорожной карты мы остановились, чтобы сориентироваться, а потом Дуглас свернул в какую-то деревню, где он в свое время едва не заполучил ценный дневник. Показал нам тот самый дом. Одна из престарелых обитательниц в конце концов этот дневник сожгла (если не соврала) и объяснила это тем, что в нем содержались скандальные пассажи.
– Они страшатся огласки, – сказал Дуглас. – Вплоть до третьего или четвертого колена.
– А я совсем не такая, – сказала Джули. – Перед всеми готова обнажить свои нелепые полуроманы.
– «Пускай прорехи на заду, – пропел Дуглас, – а ноги словно лед…»
[51]
– Мне тоже есть что обнажить, – сказала я, – только вряд ли это кого-нибудь заинтересует.
– Может, попробуем? – предложил Дуглас.
– Вообще говоря, это действительно интересно, – сказала я. – Когда мы сидели в ресторане, я вспоминала, как ездила в гости с человеком, в которого была влюблена. Еще до твоего переезда в Торонто, Джули. Мы собрались к его друзьям, которые жили в горах на реке Оттава, со стороны Квебека. Такого дома, как у них, я в жизни не видела. Он весь состоял из стеклянных кубов, соединенных пандусами и террасами. Хозяев дома звали Кит и Кэролайн. Это была супружеская пара, с детьми, но, когда мы приехали, детей там не оказалось. Человек, с которым я приехала, был не женат, причем уже давно. По дороге я спросила его, что за люди Кит и Кэролайн, и он сказал: «Богатые». Я ему говорю: это, мол не вполне исчерпывающее описание. Тогда он объяснил, что деньги достались Кэролайн от ее папы, который владел пивоваренным заводом. И даже уточнил, каким именно. Мой спутник совершенно особым образом произносил «достались от папы» – у меня даже сложилось впечатление, что деньги эти, в его представлении, были сродни длинным ресницам или хорошей фигуре. Большое наследство делает женщину неотразимой. Оно не идет ни в какое сравнение с деньгами, заработанными своим горбом, – те представляют собой не более чем презренный металл. Но потом я услышала, что хозяйка дома – страшно дерганая, настоящая стерва, а бедняга Кит – честный, бесхитростный малый, занимающий какой-то правительственный пост. Мой друг сказал – ПЗМ. Но я не поняла, что это значит.
