– По всей видимости, они выражали нечто такое, к чему в глубине души стремились люди, – говорит Кимберли. – Вряд ли правомерно утверждать, что это дань моде. Каждый собор строился людьми – его план не навязывался каким-либо одним проектировщиком.
– Заблуждение. В те времена тоже были проектировщики. В отдельных случаях мы даже знаем их имена.
– А все же я думаю, что Кимберли права, – говорит Валери. – В этих соборах ощущаются устремления людей той эпохи; в их архитектуре чувствуется христианское мироощущение…
– Да мало ли что там чувствуется. Факт остается фактом: стрельчатую арку принесли из арабского мира крестоносцы. Принесли вместе с обычаем добавлять в пищу специи. Эту арку не создало во славу Христа коллективное бессознательное, точно так же, как оно не создало меня. Просто появился новый стиль. Самые ранние образцы его можно увидеть в Италии; потом он распространился к северу.
Кимберли сидит красная как рак, но благосклонно, не размыкая губ, улыбается. Валери – просто потому, что терпеть не может Кимберли, – испытывает настоятельную необходимость хоть как-нибудь прийти ей на помощь. У Валери никогда не бывает страха сморозить глупость: она, как головой в омут, бросается в любой разговор, чтобы увести его в безопасное русло, чтобы развеселить и успокоить спорщиков. Той же способностью разряжать обстановку обладает и Рут, хотя в ее случае это делается не столько преднамеренно, сколько безмятежно, почти ненароком, в результате методичного следования собственному ходу мыслей. А что же Дэвид? В данный момент он поглощен Анджелой и слушает дебаты вполуха. Анджела испытывает на нем свою власть: такие эксперименты она готова ставить даже над троюродным братом. По мнению Роберты, Кимберли грозит опасность с двух сторон. Впрочем, эту девочку голыми руками не возьмешь. У нее достанет сил отбить Дэвида у десятка таких, как Анджела; у нее достанет сил улыбаться, вопреки нападкам Дэвида на ее веру. Предвидит ли эта улыбочка, как ему суждено гореть? Вряд ли. Зато она предвидит, как все они будут спотыкаться, бродить кругами и завязывать себя узлом: какая разница, кто победит в споре? Для Кимберли все споры уже выиграны.
Предаваясь этим мыслям, выводя каждого на чистую воду, Роберта ощущает себя проницательной и раскованной. Ее спасло равнодушие. Главное – проявлять равнодушие к Джорджу: это дает огромное преимущество. Но равнодушие, которого у нее с избытком – хватит на всех, обтекает Джорджа стороной. Роберта уже достаточно захмелела, чтобы доложить обществу о своих открытиях. «Одного лишь полового воздержания мало», – могла бы сказать она Валери. Но Роберта еще достаточно трезва, чтобы держать язык за зубами.
Валери навела Джорджа на разговор об Италии. Рут, и Дэвид, и Кимберли, и Анджела завели беседу о чем-то своем. В голосе Анджелы Роберта слышит досаду и уверенность, а еще пылкость, застенчивость, которую дано различить только ей одной.
– Кислотные дожди… – вещает Анджела.
У плеча Роберты щелкает пальцами Ева.
– О чем задумалась? – спрашивает она.
– Сама не знаю.
– А кто же знает? О чем ты думаешь?
– О жизни.
– И что ты надумала о жизни?
– О людях.
– И что ты надумала о людях?
– О десерте.
Ева, смеясь, щелкает пальцами с удвоенной силой.
– А насчет десерта что надумала?
– Что он был весьма неплох.
Проходит еще немного времени, и Валери получает возможность заявить, что она родилась не в девятнадцатом веке, что бы там ни говорил Дэвид. А Дэвид утверждает, что всякий, кто родился в этой стране до Второй мировой войны, воспитывался по большому счету в девятнадцатом веке и заражен архаичностью мышления.
– Мы – более чем продукты воспитания, – говорит Валери. – Ты наверняка и сам на это надеешься, Дэвид.
Она добавляет, что годами слышит разглагольствования про перенаселение, экологическую катастрофу, ядерную катастрофу и разные другие катастрофы, разрушение озонового слоя и так далее, а вот поди ж ты: они все живы-здоровы и относительно вменяемы, порадовали себя шикарным обедом, шикарным вином и сидят теперь в гостиной, в прекрасной, неиспорченной местности.
– Когда Писарро высадился на американском побережье, инки уже ели на золоте, – говорит Дэвид.
– Не делай вид, будто положение безвыходное, – говорит Кимберли.
– Я вот что думаю: может, нас уже завоевали? – мечтательно вопрошает Рут. – Может, все мы – осколки прошлого? Нет, не так. Ископаемые. Вот кто мы такие. В некотором смысле мы уже ископаемые.
Ева отрывает голову от сложенных на столе рук. Ее занавесочная фата сползла на один глаз, все краски потекли, из-за чего личико превратилось в пятнистый цветок. Она изрекает сурово и громко:
– Я не ископаемое!
– Конечно нет! – заверяет ее Валери, и уже начались зевки, задвигание стульев, застенчивые и официальные улыбки, задувание свечей: время расходиться.
– Вдохните запах реки! – призывает всех сразу Валери.
В темноте голос ее звучит одиноко и нежно.
– Луна в ущербе.
Не кто иной, как Роберта, объяснила Джорджу, что означает «луна в ущербе», и когда он произносит этот термин вслух, получается нечто вроде подношения.
Сейчас, когда они едут меж двумя черными полями, это определенно звучит как подношение.
– Да, в самом деле.
Роберта не отвергает это подношение молчанием, но и не выказывает особой радости. Она хранит вежливость. Зевает, и зевок получается глубоко личным. Это не какая-то намеренная тактика, хотя Роберта знает силу равнодушия. Силу всего, что подлинно. Притворство он всегда раскусит; на любую тактику найдет противодействие. А ей надо бы пойти дальше – туда, где ничто не будет ее волновать. Тогда он почувствует, как она легка и далека, и чувства его оживут. Она обладает властью. Но стоит только оценить это по достоинству, как власть начнет ускользать. Вот Роберта и теряется в раздумьях, а сама зевает и балансирует на грани между бесчувственностью и чувствительностью. Будь ее воля – она бы осталась на этой грани.
Полутонный пикап, несущий Джорджа и Роберту с Евой и Анджелой, сворачивает на третью поселковую дорогу Уэймута, известную среди местных жителей как Телефонное шоссе. Это гравийная дорога, довольно широкая, хорошо укатанная. На нее они свернули с Ривер-роуд, более узкой трассы, проходящей мимо дома Валери. От угла Ривер-роуд до ворот Джорджа примерно две с четвертью мили. Этот отрезок Телефонного шоссе пересекают под прямым углом две второстепенные дороги. На каждой, в отличие от Телефонного шоссе, есть стоп-линия. Первый перекресток проехали. Из второго, с левой стороны, выворачивает бутылочно-зеленый «додж» 1969 года, несущийся со скоростью миль восемьдесят-девяносто в час. С вечеринки едут домой, в Логан, двое парней. Один вырубился. Второй крутит руль. Фары включить забыл. Дорогу ему освещает луна.
