– Никакого разврата, – говорит Роберта. – Мы ходили в Куинс-отель, в Логане. Посетили «коктейль-холл» – так это у них называется. Шикарное местечко.
– Надо думать, Джордж не повел бы даму в пивную, – говорит Рут. – Джордж – тайный консерватор.
– Это верно, – поддакивает Валери. – Джордж считает, что дам следует водить только в приличные заведения.
– А детей должно быть видно, но не слышно, – подхватывает Анджела.
– Желательно, чтобы и не видно, – уточняет Джордж.
– И это всех сбивает с толку, – продолжает Рут, – потому как он выставляет себя воинствующим радикалом.
– Какая удача, – говорит Джордж, – бесплатный психоанализ. На самом деле, это было полное непотребство, но Роберта, видимо, ничего не помнит, потому как напилась, по меткому выражению Евы, до положения риз. Она околдовала парня, который показывал фокусы с зубочистками.
Роберта объясняет, что это была такая игра: один человек складывает из зубочисток какое-нибудь слово, потом другой убирает одну зубочистку и складывает другое слово, потом третий – и так далее.
– Надеюсь, не матерные слова? – спрашивает Ева.
– У меня в ее возрасте и мыслей таких не было, – говорит Анджела. – Ты родила меня до наступления эпохи вседозволенности.
– А когда игра всем приелась – вернее, этому парню: мне-то надоело гораздо раньше, – он стал нам показывать фотографии: как они с женой совершали круиз по Средиземному морю. Но вчера он был с другой дамочкой, потому что жена его умерла, и когда он не мог вспомнить, где сделан тот или иной снимок, дамочка ему подсказывала. Она говорила, что эта трагедия, как видно, будет преследовать его всю жизнь.
– Круиз? Или жена? – спрашивает Рут, а Джордж уже рассказывает, как он познакомился с парой фермеров-голландцев, которые звали его полетать на их самолете.
– Но я, кажется, отказался, – добавляет Джордж.
– Я отсоветовала тебе лететь на этом замшелом кукурузнике, – говорит Роберта, глядя в сторону.
– «Замшелый» – какое милое словечко, – отмечает Рут. – Такое мягкое. Прямо замшевое.
Ева спрашивает, что оно значит.
– Заросший мхом, то есть старый, – объясняет Роберта. – Я отсоветовала Джорджу на ночь глядя садиться с богачами-голландцами в этот древний самолет. Нам предстояло другое развлечение: дотащить героя средиземноморского круиза до машины, чтобы подруга могла отвезти его домой.
Рут и Кимберли поднимаются из-за стола, чтобы унести бульонные чашки, а Дэвид ставит пластинку – симфонию Дворжака «Из Нового Света». По заказу матери. Сам Дэвид считает эту музыку слащавой.
Все умолкают в ожидании первых аккордов. Ева спрашивает:
– А как получилось, что вы друг на друга запали? Это было чисто физическое влечение?
Рут отвешивает ей легкий подзатыльник бульонной кружкой.
– Надо тебе рот зашить, – говорит она. – Не забывай: я учусь на специалиста по работе с дефективными подростками.
– Вас не смутило, что мама намного старше?
– Теперь понятно, к чему приводит вседозволенность? – гнет свою линию Анджела.
– Что ты понимаешь в любви! – с пафосом провозглашает Джордж. – Любовь долготерпит, милосердствует. Прямо как я. Любовь не гордится…
[37]
– По-моему, это сказано о любви особого рода, – вступает в разговор Кимберли, подавая к столу овощное рагу. – Коль скоро вы цитируете.
Пока остальные ведут дискуссию о переводе и значении слов (Джордж слабо разбирается в этих предметах, но очень скоро начинает обобщать и провоцировать, следуя своей учительской методе), Роберта делится с Валери:
– Подруга этого морехода восхищалась его женой, которая рискнула отправиться в круиз по Средиземному морю, хотя у нее был свищ.
– Что-что?
– Свищ. Я тоже не сразу поняла, и она объяснила: «Видите ли, его жена перенесла такую операцию, после которой ей пришлось носить на животе специальный мешок».
– О господи.
– У нее были крупные, толстые руки и залитые лаком блондинистые волосы. У его жены. Судя по фотографиям. И подруга такого же типа, только чуть постройнее. У жены совершенно бесстыдный и счастливый вид. Разбитной.
– И свищ.
Вот смотри: любовь зарождается и расцветает наперекор всему, и даже катастрофическая непривлекательность ей не помеха, а у меня свища нет, только кое-где морщинки, небольшая дряблость, землистость и едва заметные признаки увядания. Так говорит себе Роберта. Я же не виновата, говорит она себе, как повторяла уже не раз. Обычно эти слова звучат у нее в уме как стон, мольба, нытье. А теперь она произносит их буднично, с тоской и усталостью. Похоже, все это правда.
К тому времени, как подали десерт, разговор перешел на архитектуру. Веранда освещается только язычками свечей. Толстые свечи Рут убрала и поставила у каждого прибора небольшую свечечку в черном металлическом подсвечнике с ручкой, как из детского стишка. Валери и Роберта хором декламируют:
– «Вот свечка, что в спальню тебя уведет. А вот и топорик, что шею найдет!»
[38] Ни та ни другая не учили детей этому стишку, и дети никогда прежде его не слышали.
– А я где-то слышала, – говорит Кимберли.
– К примеру, стрельчатая арка была только лишь прихотью, – говорит Джордж. – Это архитектурная мода, которая мало отличается от моды сегодняшней.
– Ну, не только, – идет на компромисс Дэвид. – Это не только дань моде. Люди, которые строили соборы, были не совсем такими, как мы с вами.
– Они были совсем другими, – подхватывает Кимберли.
– Меня всегда учили – а в прежние времена меня хоть чему-то учили, – говорит Валери, – что стрельчатая арка – это трансформация полуциркульной романской арки. Почему-то зодчие решили ее преобразовать. И добавили ей божественности.
– Пижня, – радостно заявляет Джордж. – Извиняюсь, конечно. Знаю я эти измышления, только на самом деле стрельчатая арка – самая элементарная. Конструктивно она проще других, это вовсе не трансформация круглой арки – откуда? Стрельчатые арки были известны еще в Древнем Египте. Вот круглая арка, арка из клинчатого камня – это действительно сложные штуки. А все остальное перевиралось не раз и не два в угоду христианству.
– Сложные или несложные, но меня они угнетают, – говорит Рут. – С моей точки зрения, все эти круглые арки совершенно депрессивны. Они однообразны, они долдонят одно и то же – ля-ля-ля – и нисколько не возвышают дух.
