Как-то раз я поехала в Тувонг – на кладбище, где собиралась отыскать несколько могил. В Канаде я не видела таких великолепных и вместе с тем запущенных кладбищ. На некоторых пышных белокаменных надгробьях читались удивительно непринужденные надписи: «Наша чудесная мамочка» или «Отличный парень». Я задумалась, какой из этого можно сделать вывод об австралийцах, а потом сказала себе, что мы, оказавшись в чужой стране, склонны во всем искать смысл, и решила обсудить это с Иксом.
Из кладбищенской конторы мне навстречу вышел смотритель. Оказалось, это молодой парень в шортах, с татуировкой парусника во всю грудь. Парусник назывался Australia Felix
[24]. На одном предплечье с внутренней стороны – одалиска, а над ней – разноцветный воин. Другое предплечье украшали драконы и флаги. На тыльной стороне одной ладони была выколота карта Австралии, на тыльной стороне другой – созвездие Южный Крест. Разглядывать мужские ноги мне было неловко, но краем глаза я заметила, что по ним тянулись снизу вверх, подобно вертикальному комиксу, какие-то затейливые сценки и цветочные гирлянды, обрамляющие цепочку медальонов – по-моему, с женскими именами. Я постаралась все это запомнить, чтобы не отказать себе в удовольствии поделиться с Иксом.
Он тоже приносил домой много интересного: подслушанные в автобусе разговоры, необычные выражения, обнаруженные взаимосвязи.
Мы не боялись произносить слово «любовь». Над нами не довлела ни ответственность, ни тревога о будущем, была только свобода, щедрость, постоянная, но не назойливая восторженность. Мы не сомневались, что счастье наше заполнит собой то недолгое время, что на него отпущено. Единственное, за что мы себя упрекали, так это за лень. Подозревали, что будем себя ругать за упущенную возможность посетить Ботанический сад, чтобы полюбоваться цветущими лотосами, или хоть раз сходить вместе в кино; не сомневались, что вспомним еще многое, о чем не успели рассказать друг другу.
4
Мне приснилось, что я получила письмо от Икса. Оно было нацарапано кривыми печатными буквами, и я подумала: он маскирует свой почерк; надо же, как умно. Разобрать написанное стоило мне больших трудов. Он приглашал меня слетать вместе на Кубу. Объяснил, что это путешествие распланировал для него священник, с которым они познакомились в баре. Я заподозрила, что священник этот – шпион. Далее Икс писал, что хорошо бы нам съездить в Вермонт покататься на лыжах. Уточнял, что не хочет вмешиваться в мою жизнь, но старается меня оберечь. Это слово меня просто умилило. Но путаница моего сна только множилась. Письмо задержалось. Я пробовала дозвониться до Икса, но телефон отказывался набирать его рабочий номер. Ко всему прочему, на меня, судя по всему, легла обязанность ухода за ребенком, спавшим в ящике комода. Чем дальше – тем несуразнее и скучнее. Наконец я проснулась. Из головы не шло слово «оберечь». Нужно было как-то от него отделаться. Часы показывали восемь утра; я лежала на тюфяке в квартире Кей на углу Куин-стрит и Батхерст-стрит. В летнюю жару окна никогда не закрывались: снаружи люди спешили на работу, трамваи останавливать, трогались с места и скрежетали на повороте.
Квартирка у Кей недорогая, уютная, на высоких окнах – неотбеленные ситцевые занавески, зато стены побелены; полы сверкают серой краской. Это дешевое жилище так долго считалось временным, что никому не приходило в голову сделать там ремонт, поэтому на потолке просматривается опалубка, а батареи отопления закрыты допотопными перфорированными щитками. Благодаря ценным выцветшим коврам, а также обыкновенным валикам и покрывалам, разложенные на полу тюфяки становятся больше похожими на диваны, чем на тюфяки. К стене прислонен поставленный на попа старый пружинный матрас, задекорированный шалями и палантинами, а также прикнопленными набросками углем, которые остались от бывшего возлюбленного Кей, художника. Никто не понимает, как этот матрас удалось затащить в квартиру и можно ли будет когда-нибудь вытащить.
Кей работает иллюстратором-флористом: делает тщательно проработанные рисунки растений для учебников ботаники и официальных путеводителей. Живет на ферме, в окружении большого семейства; взрослые и дети постоянно в разъездах и очень скоро, по всей видимости, вообще перестанут там появляться. Квартиру в Торонто она оставляет за собой и приезжает на день-другой пару раз в месяц. Кей прикипела к этой части Куин-стрит, где во множестве теснятся ресторанчики, антикварные лавки и обретаются тихие бомжи. Здесь мало шансов столкнуться с теми, кто учился с ней в Брэнксом-Холле или отплясывал у нее на свадьбе. Когда Кей выходила замуж, ее жених был в килте, а его собратья-офицеры скрестили мечи наподобие арки. Отец Кей служил бригадным генералом; она впервые появилась на балу не где-нибудь, а в Доме правительства. Сдается мне, именно поэтому она живет рискованными, спонтанными решениями и не реагирует на ночные потасовки под окнами квартиры или столкновения с пьянчужками в дверях дома. Она просто не ощущает угрозы, которая непременно остановила бы меня, и никогда не допускает, что может нарваться на неприятности.
Чайника у Кей нет. Воду кипятят в кастрюле. Кей на десять лет моложе меня. У нее узкие бедра и длинные, прямые, темные с сединой волосы. Ходит она, как правило, в берете и оригинальных вещичках с чужого плеча, купленных в секонд-хенде. Мы с ней знакомы лет шесть-семь; за это время она не раз влюблялась. Романы эти всегда оказываются довольно смелыми, а подчас карикатурными.
На пароходе, по пути с Сентер-Айленда, она познакомилась с криминальным типом, вышедшим из тюрьмы по условно-досрочному освобождению; это был смуглый рослый мужлан с длинными, развевающимися на ветру черными с сединой волосами, схваченными вышитой лентой. Посадили его за то, что он разнес в щепки дом бывшей жены, а может, дом ее любовника; Кей вначале содрогнулась от такого неистовства, но потом смягчилась. Он рассказал ей, что в нем течет наполовину индейская кровь; в ближайшее время он планировал разобраться с какими-то делами в Торонто, а потом обещал увезти Кей в Британскую Колумбию, на свой родной остров, чтобы они с ней могли кататься на лошадях вдоль берега. Кей поступила в школу верховой езды.
После разрыва с этим типом Кей начала опасаться за свою жизнь. На ее ночных сорочках и нижнем белье стали появляться приколотые булавками страстные угрожающие записки. Она сменила замки, заявила в полицию, но держалась за свою любовь. Через некоторое время она встретила вышеупомянутого художника, который погромов не устраивал, но зато имел связь с потусторонним миром. До знакомства с Кей ему было знамение; он наперед знал, что она скажет, и нередко видел у нее вокруг шеи зловещее голубое пламя – не то ярмо, не то кольцо. В один прекрасный день он исчез, оставив после себя наброски углем и роскошно изданный анатомический фолиант с чудовищными иллюстрациями: это были фотографии расчлененных трупов со всеми внутренностями, кожей и волосами натуральных цветов, с паутиной кровеносных сосудов, расцвеченных инъекциями алого или синего красящего вещества. Всю историю влюбленностей хозяйки дома можно найти у нее на книжных полках: от эпохи криминального типа остались книги о тюремных бунтах, а также автобиографии заключенных; от эпохи художника – этот анатомический фолиант и литература по оккультизму; от эпохи богатого немецкого коммерсанта, научившего ее слову «спелеолог», – мемуары Альберта Шпеера
[25]; от эпохи уроженца Вест-Индских островов – революционные брошюры.
