Не то чтобы Роза в эти два года напрочь забыла о Фло. У нее бывали приступы беспокойства о мачехе. Просто эти приступы находили на нее с перерывами. Однажды такое беспокойство накрыло Розу во время январской метели, и она проехала двести миль в густом снегопаде, мимо машин, брошенных на обочинах, и наконец — с облегчением, что добралась благополучно, и беспокойством за Фло, бурлящей в груди приятной и тревожащей смесью чувств — припарковалась на улице у дома Фло и протоптала дорожку к дому в снегу, который Фло уже не могла убирать. Фло открыла дверь и предупреждающе рявкнула:
— Тут нельзя парковаться!
— Что?
— Нельзя парковаться!
Она объяснила, что город издал новый закон, запрещающий ставить машину на проезжей части в зимние месяцы.
— Тебе придется расчистить место перед домом.
Роза, конечно, взорвалась:
— Если ты еще хоть слово скажешь, я сяду в машину и уеду обратно!
— Но ведь нельзя…
— Еще хоть одно слово!
— Что ты тут стоишь и пререкаешься? Весь дом выстудишь!
Роза шагнула через порог. Домой.
Это была одна из историй про Фло, которые Роза часто рассказывала. У нее получалось хорошо: собственная тяжкая усталость и сознание выполненного долга; рявканье Фло, взмах клюки, яростное нежелание, чтобы ее спасали.
* * *
Прочитав письмо, Роза позвонила Фебе, и Феба попросила ее прийти на ужин, чтобы поговорить. Роза твердо решила вести себя хорошо. Ей казалось, что Брайана и Фебу окутывает вечное облако неодобрения по отношению к ней, Розе. Что они не одобряют ее успех, пускай даже ограниченный, шаткий и провинциальный; и что ее неудачи они не одобряют еще больше. Роза прекрасно знала, что, скорее всего, Брайан и Феба не живут с мыслью о ней и не питают таких четко обозначенных чувств.
Роза надела простую юбку и старую блузку, но в последний момент переоделась в длинное индийское платье из тонкого красно-золотого хлопка — самое оно, чтобы дать Брайану и Фебе основания обвинить ее в театральности.
Тем не менее она пообещала себе — как всегда — говорить тихо, придерживаться фактов и не ввязываться в застарелые дурацкие споры с Брайаном. И, как всегда, остатки здравого смысла вылетели у нее из головы, стоило ей переступить порог, погрузиться в размеренное спокойствие их жизни, ощутить поток довольства, самодовольства, полностью оправданного самодовольства, которое в этом доме источали, кажется, даже вазы и шторы. Роза нервничала, когда Феба спросила ее, как прошли гастроли. Феба тоже чуточку нервничала, потому что Брайан сидел молча, не то чтобы хмурясь, но давая понять, что такая легкомысленная тема разговора его не устраивает. Брайан неоднократно заявлял при Розе, что не понимает смысла существования людей ее профессии.
Впрочем, Брайан не понимал смысла существования очень многих людей. Актеров, художников, богачей (он ни за что не признал бы, что сам богат), абсолютно всех преподавателей гуманитарных наук в университетах. Целые классы и категории годились только на свалку. Брайан не сомневался, что у них в голове труха, что они ведут себя напоказ, несут всякую чушь и позволяют себе излишества. Роза не знала, действительно ли он так думает или просто считает нужным заявлять подобное в ее присутствии. Он подсовывал Розе наживку, выражая спокойным голосом свое презрение; Роза ее заглатывала; начиналась очередная стычка; Роза уходила в слезах. Впрочем, Роза чувствовала: где-то в глубине души они друг друга любят. Но никак не могут прекратить давнее-давнее соперничество: кто из них лучше другого? Кто выбрал лучшую профессию? Чего добивался каждый из них — да, наверно, доброго мнения другого, и каждый был готов даровать его сполна, но только не сейчас, а чуть позже. Феба — спокойная, заботливая женщина с великим талантом приводить окружающий мир в норму (полная противоположность семейного таланта Брайана и Розы — творить скандал из ничего) — подавала на стол еду, наливала кофе и смотрела на мужа и золовку с вежливым удивлением: их соперничество, уязвимость, боль, вероятно, казались ей такими же странными, как приключения героев комикса, сующих пальцы в розетку.
— Мне всегда хотелось, чтобы Фло приехала к нам погостить еще раз, — сказала Феба.
Фло уже однажды приезжала и через три дня попросила отвезти ее домой. Но потом, кажется, с удовольствием перечисляла все чудеса во владениях Брайана и Фебы, все черты их дома. Брайан и Феба вели ничем не примечательный образ жизни в Дон-Миллз, и все то, что без конца вспоминала Фло, — дверной звонок с переливами, автоматические двери гаража, бассейн — было совершенно заурядным для пригородных домов. Роза однажды так и сказала Фло, а та решила, что Роза просто завидует.
— Ты бы небось не отказалась от такого, если б тебе дали.
— Отказалась бы.
Это была правда. Роза верила, что это правда, но как объяснить Фло или кому-либо еще в Хэнрэтти? Если ты жил в Хэнрэтти и не становился богачом, это было нормально — ты живешь как на роду написано. Но если ты уехал и не разбогател или, как Роза, разбогател, но не удержал богатства — зачем вообще было уезжать?
После ужина Роза и хозяева дома сели на заднем дворе у бассейна, где плескалась на надувном драконе младшая из четырех дочерей Брайана и Фебы. Пока что все проходило мирно. Решили, что Роза поедет в Хэнрэтти и уладит все формальности для устройства Фло в ваванашский дом престарелых. Брайан уже навел справки об этом доме, точней, его секретарша навела справки, и теперь он сказал, что, судя по всему, этот дом не только берет дешевле, но и лучше управляется, и там больше удобств, чем в частных домах престарелых.
— Наверно, она там найдет старых друзей, — сказала Феба.
Кротость Розы и ее хорошее поведение отчасти подкреплялись образом, который она весь вечер строила у себя в голове. Она представляла, как уедет в Хэнрэтти и будет ухаживать за Фло, жить с ней, заботиться о ней — столько, сколько нужно. Она представляла себе, как вычистит и перекрасит кухню Фло, заменит черепицу на крыше, на местах протечки (об этом тоже упоминалось в письме), посадит цветы в горшки и будет варить питательный суп. Роза не заходила настолько далеко, чтобы представить, как Фло радостно вписывается в эту картину и живет, испытывая вечную благодарность. Но чем сварливей будет Фло, тем больше кротости и терпения будет проявлять Роза, и кто тогда сможет обвинить ее в эгоизме и легкомыслии?
Эта картина не продержалась и двух дней по возвращении Розы домой.
* * *
— Ты хочешь какой-нибудь десерт? — спросила Роза.
— Мне все равно.
Тщательно выстроенное безразличие с проблеском надежды — многие люди так реагируют на предложение выпить.
Роза сделала трайфл. Ягоды, персики, заварной крем, бисквит, взбитые сливки, сладкий херес.
Фло съела полмиски. Она жадно загребала ложкой, даже не позаботившись отложить себе порцию в отдельную посуду.
— Это было прекрасно, — сказала она; в первый раз в жизни Роза услышала от нее подобное выражение удовольствия и благодарности. — Прекрасно, — повторила Фло и откинулась на стуле, предаваясь счастливым воспоминаниям и по временам тихонько рыгая. Утонченная мечтательность заварного крема, острота ягод, мощность персиков, роскошь пропитанного хересом бисквита, щедрость взбитых сливок.
