Когда все ушли, Виола еще долго посмеивалась, вспоминая рассказы Тома. Уилл молча наблюдал за ней. Решив, что утро вечера мудренее, он не стал ни о чем ее расспрашивать.
Том был абсолютной противоположностью Ричарда: глаза его меняли цвет в зависимости от освещения — от прозрачно-серого до светло-карего, выгоревшие медно-каштановые волосы непокорно вихрились, губы всякую минуту были готовы к улыбке — неровной, широкой, делавшей его лицо откровенно смешным. Страстности, так не хватавшей Ричарду, в Томе было с избытком. Его взгляд вспыхивал увлеченностью быстро, любое слово могло вызвать его участие. Ричард всегда смотрел вглубь, как бы вовлекая все внутрь собственной жизни, Том, напротив, черпал изнутри, предлагая себя миру, вовлекался в жизнь во всем, что захватывало его. Два полюса, две вселенные.
Виола заснула на удивление быстро. Ей снилось, что Том, говоря о чем-то людям, окружавшим их, незаметно для всех, осторожно касается ладонью ее спины, словно оберегая ее своим присутствием. От ощущения его теплой ладони на спине, от простоты и покоя этого жеста она плакала во сне.
Однажды в «Белом грейгаунде» Том не нашел Виолу. Его встретила девушка, обычно продающая книги, изданные у Филда, на улицах с лотка. Да, сэр, хозяин приказал ей быть в магазине до возвращения мисс Шакспир. По всей видимости, она захворала.
Том поспешил к ним домой.
— Что с ней?
— У нее горячка. Голос пропал. И совсем без сил, но бодрится, — ответил Уилл.
Было заметно, как он обеспокоен.
— Послушай, скажи ей, что я приду через час, пусть не удивляется и не смущается.
— Хорошо.
Уилл осторожно вошел к Виоле, стараясь не шуметь. Но она не спала.
— Знаешь, Том приходил. Он сказал, что скоро вернется и хочет зайти к тебе.
— Сюда? Нет, не надо!
— Не волнуйся, думаю, он принесет лекарства. Я все приведу в порядок, лежи спокойно.
Том вернулся и принес снадобья, лимоны, специи, кислую капусту и «красную воду» из хинной коры.
Виола едва кивнула ему. В горло ей словно вставили ножи.
Они приподняли ее с подушки, и Том попросил Уилла осторожно поднять на спине рубашку. Растерев ее резко пахнущей мазью и прилепив к спине что-то, похожее на мягкую ткань, о происхождении которой Уилл не смог догадаться, Том велел ему переодеть сестру в сухую одежду, а сам ушел на кухню. Там он приготовил горячее питье с хиной, неизвестными специями, медом и лимоном. Она уже почти уснула, и ему пришлось снова, присев рядом, приподнять ее. Он терпеливо ждал, пока она, привалившись к нему, с трудом, с закрытыми глазами очень долго пила настой.
— Ей надо много пить подкисленную воду, — сказал он Уиллу. — А когда захочет есть, дай сначала кислую капусту. И не укрывай ее, пусть кожа охлаждается.
— Похоже, ты читал Парацельса?
— Больше «несгибаемого Тибалта», — прошептал Том. — Прочти, это всем полезно. И Монарда
[168].
— Теперь обязательно.
Лихорадка Виолы затянулась до конца зимы. Поначалу похожая на быстротечную хворь от охлаждения, она обернулась долгим мучительным воспалением, хриплым кашлем со рвотой и сиплым дыханием, а затем неделями горячки и слабости. Уилл был в панике, но старался не выдать своего ужаса. Том часто оставался у них на ночь, сменяя его у постели сестры. Эта зима заметно посеребрила виски Уилла. К концу февраля Виола начала оживать. Медленно возвращался неделями пропадавший голос, еще слабые силы позволяли недолго посидеть и хоть что-то проглотить. После бредового, полуобморочного опустошенного состояния, безразличия к себе и всему вокруг вернулась ясность ума, и постепенно все встало на свои места. Она смогла оценить сполна заботу и любовь, которой ее, как в кокон, закутали Уилл и Том. Волшебником оказался и корабельный лекарь, служивший у Тома много лет и бывший его другом, под наблюдением которого она была все это время. Однажды Том нашел Виолу уже не в постели. С потрескавшимися сухими губами, покрытыми белым налетом, с платком на голове она сидела в кресле, укутавшись в стеганое покрывало.
— Уже явно лучше, — сказал он.
— Еще скриплю немножко, — отозвалась она.
— Милая.
Он подошел.
— Я сейчас встану.
— Нет, нет.
— Тогда сам налей себе вина и садись, только не очень близко.
— Я выпью за твое здоровье, если ты выпьешь свою хину.
— Я выпью с тобой мою хину, если ты почитаешь мне новую пьесу.
— Нет, если это трагедия.
— Это комедия. Уиллу заказали ее для представления на Рождество в Темпле. Она на столе. Так, что же? Выпьем за здоровье и почитаем?
Том был рад этому их маленькому торгу. Она казалась ему ребенком и тем самым вызывала еще большую нежность. Он поймал себя на том, что, будучи их с Уиллом ровесником, стал относиться к ним по-отечески.
— Знаешь, Том, — в ее осипшем голосе прозвучало смущение, — я благодарна тебе за все, но одного я не понимаю…
— Чего?
— Как Уилл пустил тебя ко мне? Похоже, я была совсем плоха.
Том протянул ей чашку с хинным настоем.
— Не беспокойся ни о чем. Я научился многому. Знаешь, корабль — это как остров. У меня их два. 256 человек на «Турине» и 215 на «Вероне». И все мечтают о том, чтобы вернуться. Мой долг — возвратить их на берег целыми и невредимыми, поэтому смущению порой не должно быть места.
Он расположился в кресле напротив и взял пьесу. Уильям придумал легкую, веселую историю. Том читал с выражением, угадывая характеры персонажей, как делал это, рассказывая о своих собственных путешествиях. Уилл заглянул в комнату и наблюдал за ними. Очень внимательно. И очень тихо.
После ухода Тома, он подсел поближе.
Она молчала, опустив голову.
— Знаешь, я думаю, может быть… — она не договорила.
— Он любит тебя, — сказал Уильям. — «Как сорок тысяч братьев любить не могут».
— Я знаю, — и, помолчав, добавила. — Мне трудно избавиться от «Себастиана».
— Он тебе еще пригодится.
— Ты думаешь?
— Когда у тебя родится сын, Себастиан подскажет, о чем с ним говорить.
— Я хочу, чтобы теперь меня замечали.
— Кроме моих, у тебя теперь есть еще пара глаз, в которых ты всегда увидишь свое прекрасное отражение. Смотри же в них. Смотри чаще.
Она согласно кивнула.
— Пора выздоравливать, — сказал Уилл.
— От хвори по имени Ричард. От хвори по имени Ричард, — повторила она, глубоко вздохнув.
