— Театру и Эджерли-Холлу нужна звезда! Настоящая звезда! — сказал Джим.
— Ты имеешь в виду «лицо фестиваля»?
— Именно.
— А ты сам?
Джим исподлобья посмотрел на нее. Она же знала, как трудно он переносит бремя публичности.
— Она должна быть обаятельная и открытая — наша визитная карточка.
Она? Обаятельная и открытая? Лицо театра и фестиваля? Джим, по-моему, это тебе самому нужна такая «визитная карточка». Когда-то я упрекала тебя в излишней требовательности. Пошли меня подальше со всем, что я тогда говорила. Будь требователен. Ищи.
Во дворе Гильдии издателей и газетчиков Линда, представляя Виолу, вспомнила этот разговор.
Глава X
Поэт или просто глашатай,
Герольд или просто поэт,
В груди твоей топот лошадный
И сжатость огней и ночных эстафет.
Б. Пастернак «Баллада». 1916, 1928
В пятницу 29 октября Виола с утра осталась дома. Днем она сидела за работой, а теперь, в седьмом часу, расположилась на диване в гостиной, прислонившись подбородком к его невысокой спинке, и смотрела в окно. С детства любимым ее занятием было наблюдать смену картин, непостижимые переходы серого, блекло-розового, туманно-сиреневого и перисто-серого на раскинувшемся перед ней небосклоне. Всякий раз ее завораживала неповторимость творящегося ежесекундно шедевра на этом вечном живописном полотне. Не эта ли фреска впервые пробуждает в нас художников? Это чувство было сродни тому, что она испытывала, глядя на творения мастеров итальянского Ренессанса.
Она ждала Джима.
Телефон нарушил тишину. Звонила Энн.
— Информационные агентства сообщили, что ты сегодня не придешь.
— На этот раз они не ошиблись.
— Ладно. Значит, мы сами к тебе приедем.
— Только не сегодня, пожалуйста.
— Как? В день рождения — нельзя?
— Нельзя. Никому. Я ведь Мартину все объяснила. Похоже, он вас не предупредил.
— Погоди, ты что, не одна, что ли?
— Пока еще одна.
Ты пригласила Джима? — обрадовалась Энн.
— Да. Но это не то, о чем ты подумала. У вас у всех только одно на уме. Это по делу.
— Ну, тогда успехов вам обоим. Я обнимаю тебя — с днем рождения! И советую выключить телефон. Да, не забудь его поздравить — вчера его опять номинировали. Теперь на «Лучший дебютный роман года».
Знаю.
— Пока, поэт!
О том, что сегодня день ее рождения, Джиму она не сказала. Пригласив его, она сделала подарок самой себе. Их отношения сейчас были на той ступени приятельства, когда можно откровенно поговорить о многом, тем более, что он проявлял неподдельный интерес ко всему, чем она занималась. Она убедилась, что на его вкус можно положиться, а профессионализму доверять. Ей не терпелось показать ему лучшее из того, что она написала.
Послышался стук дверного кольца. Виола спустилась вниз и открыла. Казалось, она еще больше похудела за последнее время. В черных шелковистых брюках, в белой узкой рубашке, с волосами, сегодня приподнятыми над затылком упругими кокетливыми перышками, она была похожа на музыканта, только что победившего на конкурсе молодых исполнителей.
— Можно?
— Проходи!
Они поднялись наверх. Джим огляделся.
— У тебя очень теплый дом.
— Да, я люблю уют, — кивнула она. — Здесь спокойно. И хорошо думается. Как ты относишься к кулинарии?
— Неожиданный переход. Хорошо. Превосходно отношусь. Кое-что даже умею.
— Прекрасно! Тогда предлагаю пойти на кухню, а потом вернуться сюда.
— Идет.
— Знаешь, почти все, что я умею готовить — из Италии. Это началось с самого крепкого кофе, какой только можно найти и научиться варить в Европе. Потом, разумеется, паста. Но не только. Мне нравится вся средиземноморская пища. Я очень люблю специи, оливковое масло, пресный хлеб.
— Глядя на тебя, никак этого не подумаешь, — сказал Джим.
Она засмеялась.
— Даже если поэт — эфирное существо, он должен уметь накормить ближнего.
— Любопытная мысль. Приятная, я бы даже сказал.
— Прямая взаимосвязь, Джим. Чувство вкуса. Восприимчивость. Чувственность. Помнишь, в одном интервью ты сравнивал текст с вином и говорил о пряном вкусе того и другого?
— Насыщенном.
— Да. Именно. Язык чувствует и слово, и вкус.
Они разложили уже приготовленные ингредиенты для пиццы по неаполитанскому рецепту на удлиненные лепешки.
— Значит, после Италии ты продолжаешь жить по-флорентийски? — спросил Джим.
— Что касается кухни, да. Наша еда, откровенно говоря, кажется мне тяжеловатой.
Она достала бутылку сухого красного вина.
— Знаешь, на какое вино похожа ты?
— На какое?
— На Марсалу?
— Почему?
— Это крепкое красное сицилийское вино. Наподобие мадеры, но слаще — с очень специфическим вкусом. Раньше, чтобы придать ему этот вкус, в него добавляли немного вываренной корабельной смолы.
— Интересно. Образно. Надо подумать.
— Это «Что на что похоже» — любимая игра и театральная привычка, — добавил он.
Он смотрел на нее. Она молчала. Потом сняла со стола противень и поставила его в духовку.
— Полчаса у нас есть. Кофе?
— Да.
И снова она стояла перед ним, прислонившись к столу и сложив на груди руки, словно давая понять, что он может чувствовать себя свободно. Он сидел, казалось, спокойно, продолжая вертеть в руках пробку, только что свинченную со штопора, но нарастающая дрожь не позволяла ему встать. Он на секунду закрыл глаза, чтобы приглушить волнение. Идя сегодня сюда, он понимал, что его ожидает. Уже во время их встреч в театре он чувствовал, что вот-вот настанет момент, когда он не сможет преодолеть притяжение и не отпустит ее. Домашняя и теплая атмосфера его рабочего кабинета соединяла их быстрее, чем они осознавали. Общие идеи и наметившиеся проекты, а главное, интерес и взаимная симпатия влекли их друг к другу, и притяжение становилось все нежнее и горячее. Понимая, что не станет сопротивляться своим желаниям, Джим все же не хотел, чтобы это произошло в театре, который мог бы выглядеть вынужденным пристанищем торопливых любовников. Сегодня он приказал себе подчиниться ее желаниям. Что она захочет, то и будет. Он последует за ней. «Я научу тебя тому блаженству, которого не заменяет ласка. Ты ж надо мной, как хочешь, верховенствуй, во мне печаль послушного подпаска»
[44].
