— Миледи, посмотрите.
Теперь лица не было на самой Катарине. На листке, который ей протягивала фрейлина, был донос о том, что у фрейлин королевы в потайных местах хранятся запрещенные книги!
Катарина действовала быстро, она тут же приказала всем фрейлинам немедленно очистить свои сундуки от крамольной литературы, если таковая еще оставалась, а сама закатила истерику, стараясь, чтобы ее услышали в покоях короля.
Вот этого Генрих не ожидал никак.
— Что случилось у королевы, почему такой крик и плач?
— Ее Величество рыдает, а почему, непонятно.
— Наследник?
— Нет, Его Высочество здоров.
Король отправился к супруге сам. Застав ее в слезах, Генрих недоуменно поинтересовался:
— Миледи, что случилось? Вы затопите дворец слезами.
— Простите, Ваше Величество.
— Так почему слезы?
— Мне показалось… мне показалось, что вы мной недовольны…
Король замер в недоумении, она что, с ума сошла? Ей показалось!
— Я недоволен вами только в одном — вы не торопитесь подарить мне сына. И вам причина недовольства хорошо известна.
— Господь обязательно наградит нас сыном, но мне сказали, что на меня пишут доносы совсем на другую тему…
Все решало мгновение. Катарина произнесла это, не задумываясь, и ужаснулась: что, если король поинтересуется, кто именно сказал и что за донос? Но король смутился, не слишком заметно, но смутился, это свидетельствовало только об одном — он знал о доносах!
— О чем же?
— О том, что мы с фрейлинами читаем и храним запрещенные книги.
Вот черт, нужно было сначала убедиться, что все успели всё убрать! Но отступать поздно.
— А это не так?
— Нет, Ваше Величество. Однажды вы изволили объяснить мне вред запрещенных книг, с тех пор я строго слежу за своими фрейлинами.
— Тогда чего же вы боитесь?
— Вашей немилости. Я подумала, что ваше недовольство происходит от этого…
— Ну что вы, Кейт, живите спокойно, я ни в чем не подозреваю ни вас, ни ваших фрейлин.
Первый бой был выигран, король во всеуслышание объявил, что не подозревает супругу и ее фрейлин в причастности к ереси.
Но Катарина почему-то чувствовала, что это не конец. Кроме того, оставалось смутное беспокойство, словно она не заметила чего-то очень важного, на что непременно нужно обратить внимание.
Королева с фрейлинами сидели за вышивкой, каждая вышивала свой кусочек большого покрывала. Вообще-то это не слишком хорошо, потому что куда лучше, если вышито одними руками, но такая работа объединяла, позволяла тихонько поговорить.
— Больше никаких книг и бесед на эту тему, мне дорога жизнь, думаю, вам тоже.
Все прекрасно понимали, что королеву могут лишить жизни вовсе не из-за причастности к новой вере, а за то, что до сих пор нет беременности. Но все молчали, намек на это был бы слишком жесток.
И вдруг Катарину словно что-то толкнуло.
— Миледи, у кого тот донос?
— У меня, — Джоан Денни вытащила бумагу из-за пазухи.
Королева пробежала текст глазами. Что-то здесь, вот именно здесь, и она должна понять, что именно, причем, чем скорее поймет, тем лучше.
Но сам текст безукоризнен, слова складные, словно писал не просто грамотный человек, а привыкший к перу, словно писец… Писец?! Конечно, это рука королевского писца! Чуть изменен наклон букв, кое-какие написаны иначе, но это его рука!
Теперь бумага перекочевала за корсаж королевы, ее глаза блестели.
— Вы что-то обнаружили, Ваше Величество?
Играть так играть, если уж нельзя доверять королю, то и всем остальным тоже. Фрейлины вполне могут быть осведомителями даже Гардинера. Господи, как же трудно жить при дворе!
— Смешная бумага, человек так старательно расписывает наши прегрешения, словно сам в них участвовал. Как хорошо, что мы давно этим не занимаемся, не то могли бы попасть в переделку…
Чуть позже наедине сестра поинтересовалась у Катарины:
— Ты что-то заметила?
— Да, надо быть очень осторожными со всеми. Донос написан рукой королевского писца, я хорошо знаю его перо.
— Но зачем?!
— Чтобы напугать нас.
— Что же делать?
У тихой, спокойной Катарины вдруг из чувства протеста проснулась злость, настоящая, захлестывающая, на всех, в первую очередь на короля. Она не желала становиться королевой, не жаждала ни подарков, ни почестей, куда спокойней было бы жить вообще в своем имении подальше от двора.
Не пыталась навязывать королю свою волю, была тихой и незаметной целый год и готова быть такой же дальше. Она нужна его детям, ему самому, как сиделка, почему же ее упорно подталкивают даже не к эшафоту, а к костру?
От этой мысли стало совсем дурно, показалось, что в воздухе запахло дымом и горелым мясом. Неужели это ее участь? Нет уж, она еще поборется, она не даст себя сжечь, не за что! Людей нельзя жечь только потому, что они думают иначе или читают не те книги, раньше Катарина пыталась внушить это королю, тот отмахивался. Теперь она поняла, как опасно что-то кому-то внушать, но неужели король готов использовать свои знания ее промахов против нее?
Даже если это так, она поборется за свою жизнь и будет делать это всеми доступными средствами. Вы хитры, Ваше Величество и епископ Гардинер, но и я не так проста, как вам кажется.
Ночью в доме королевского писца был переполох. Несколько дюжих молодцев перевернули все, но не взяли ничего ценного, унесли только несколько бумаг, оставив хозяина в настоящем недоумении.
— Что унесли?!
— Милорд, сам не могу понять, кажется, только доносы на фрейлин королевы.
Райотсли хохотал от души, хлопая себя по бокам:
— Вот стерва! Кто бы мог ожидать от тихой бабенки?
Писец так ничего и не понял, он не знал, кого Райотсли назвал стервой. На следующий день его обнаружили мертвым прямо у себя дома, на лице королевского писца застыло удивление — последнее, что он испытал в земной жизни.
— Миледи, нам нужно побеседовать наедине.
— Я сомневаюсь в необходимости говорить наедине, предпочту в присутствии Его Величества короля.
— Ваше Величество, это не в ваших интересах.
Катарина мысленно махнула рукой:
— Хорошо, милорд, если вы мне объясните, зачем понадобилось столько доносов сразу. Хотите отправить меня на эшафот? Я давно не читаю ничего запрещенного, а если что и было в самые первые дни замужества, то только с разрешения короля.
