И мне было очень-очень грустно. Так грустно, что я едва не заплакал. Жизнь неслась мимо, позвякивая стаканами в красивых «серебряных» подстаканниках, сверкая вагонными окнами и не замечая меня, маленького и убогого, соринку возле полотна их прекрасного жизненного пути.
И я решился. Шагнул вперед, властно обхватил Надю за плечи и впился в ее полные губы, так похожие на губы Тани, но… другие. Совсем другие.
Она вначале стояла без движения, не отвечая на ласку, а когда моя правая рука прошлась по ее бедру, остановившись на Надиных ягодицах, вздохнула и, оторвавшись от меня, вдруг несмело улыбнулась:
– Я уж думала, что ты никогда не решишься. Я сейчас загадала – если поцелуешь, то все будет хорошо. Очень хорошо!
Нам было хорошо. И очень хорошо. И очень-очень хорошо! Не скажу, чтобы Надя была очень уж раскованна в постели, но то, что отдавалась она с энтузиазмом и страстью, – это без всякого сомнения. Свою некую скованность и даже стыдливость она компенсировала великолепной фигурой и упругой, пахнущей персиком кожей.
Впрочем, ее стыдливость меня, откровенно говоря, возбуждала. У моей предыдущей любовницы в сексе не было никаких запретов, и занималась она сексом как в последний раз, как будто этот сеанс любовных утех будет самым-пресамым, а после него – хоть потоп. Ни стыдливости, ни брезгливости, только желание, желание и еще раз желание. Надя же была похожа на старшеклассницу, у которой за всю ее жизнь были два опыта секса: один раз по пьянке на встрече Нового года и второй – с молодым учителем в подсобке, по-быстрому, скучно и «животно». И еще страшно – а вдруг застукают?
Еще Надя отличалась от Тани строением тела. Нет, не только и не столько строением интимных его частей – там, по большому счету, никаких особых отличий ни у кого нет. Надя была потоньше, постройнее слегка обабившейся Тани, да это и немудрено – после родов редкая женщина не набирает вес и не отращивает небольшой животик. Надя же больше походила на спортсменку, гимнастку или пловчиху – без присущих тем излишне широких плеч. Плоский животик, небольшие, торчащие вперед крепкие девичьи груди, удивительно стройные ноги. Надя была необычайно хороша! Если бы не маленький рост – быть ей моделью. Супермоделью!
Кстати, никогда не понимал – какое значение для моделей может иметь рост?! Неужели эти самые модельеры считают, что все женщины выглядят вот так – рост не меньше ста семидесяти, тонкие ножки, худая спина и полное отсутствие груди! Откуда взялись эти самые критерии при отборе девушек в модельный бизнес? Кто и когда установил, что девушка должна выглядеть как деревянный шест?!
Вот оно, влияние загнивающего Запада! Все у них не как у людей, и нас приучают к ненормальному! Больному!
– Мне так не хотелось сегодня оставаться одной! – Надя прильнула ко мне всем телом, ее носик уперся мне в подмышку, и было щекотно от выдыхаемого воздуха. Я поежился, и Надя поняла это по-своему.
– Да, я понимаю, глупо! Вот так, на первом свидании, взять да улечься с тобой в постель! Ты считаешь меня шлюхой? Нет, правда, считаешь?
– Нет, не считаю, – без эмоций сказал я, чувствуя в голове пустоту и бездумье. Не хотелось думать, не хотелось никуда идти. Вот так лежать бы да лежать! Рядом красивая девчонка, готовая на все ради меня, за дверью – отвратительный, жестокий мир, в котором правят только сильные и злые. Так зачем туда выходить? Лежать и лежать… «Какое вам дело до жестокого мира? Спите, храбрые воины! Тихое счастье… тихое счастье! Спите! Спите!» Так вроде пела птица Феникс из старого фильма «Садко». Да, лежать и вечно наслаждаться счастьем… покоем.
– Хорошо, – Надя успокоилась, и я это чувствовал. – А то я боюсь, что ты теперь будешь относиться ко мне… плохо. Не будешь?
Я помотал головой – не буду.
– А я тебя тогда в ларьке увидела и… пропала! Смотрю – ты такой высокий, красивый… (рука погладила мой живот и опустилась ниже). У меня аж в животе захолодело! Я представила твои руки у себя на плечах, и… я знала, что так будет! Увидела, как во сне!
– Я тогда пил водку. Прямо в милицейской форме. Тебя это не удивило?
– Удивило. У тебя были такие глаза… как у бродячей собачки. Я сразу поняла, что у тебя какое-то горе. А то зачем бы ты пил прямо посреди дня? У тебя ведь было горе, правда?
– Правда… – слова едва протолкнулись через глотку, и я сел, убрав руку Нади с бедра. – Я тебе уже говорил – у меня семья погибла. Жена, дочка… машина сбила. Вот я и пил, не просыхая.
– Прости… – Надя тоже села, прижалась к моей спине, положила на нее голову. И так мы сидели – долго, пока мне не стало холодно. В квартире вообще было холодно, как в леднике. Не знаю – почему. Северная сторона, наверное. Не прогревает. Или это потому что отключили отопление, а ночи еще холодные. Хотя… июнь ведь уже. А может, у меня мурашки пошли по коже потому, что я стал вспоминать. А лучше было не вспоминать, хотя бы сейчас.
Мы накрылись тонким одеялом и снова занялись любовью. Долго, нежно, лаская, баюкая друг друга. Я давно не занимался любовью так долго, уже и забыл, как это бывает. И чтобы вот так – нежно и одновременно страстно. Наши встречи с Таней больше походили на нечто среднее между боем быков и насыщением голодного после длительной скудной диеты. Здесь было совсем другое.
А между «сеансами» секса мы разговаривали. Обо всем и ни о чем. Надя рассказала о себе, о родителях, которых теперь нет, о соседях, которые иногда доставляют массу неудобств, впрочем, как и многие соседи в этом мире. О муже, в которого она когда-то влюбилась, потому что он казался ей мужественным и сильным. Он защищал ее во дворе, красиво за ней ухаживал, и только после замужества оказалось, что муж – обычный мужлан, шпана, и с ним на самом-то деле не о чем и говорить. И прожила она с ним всего полгода, ужасных полгода, которых ей хватит на всю ее жизнь. А больше у Нади никого из мужчин не было – кроме меня. И хотя я ей не особо поверил (я вообще теперь никому не верю), все равно мне было приятно.
Ушел я от нее только глубокой ночью, испытывая глубокое облегчение, и не только потому, что получил разрядку после долгого сексуального воздержания. Не в этом дело. Когда ты встречаешь в своей жизни женщину, которая тебе не безразлична и которая ради тебя пойдет на все, – это не просто приятно, это будто нашел клад.
Другое дело, как этим кладом распорядиться. Как его сохранить, сделать так, чтобы клад этот не нес на себе проклятье и не испортил оставшиеся мне в этом мире дни.
Наверное, будет бесчестно давать Наде какие-то надежды – на нашу совместную жизнь, на счастье семейной жизни. Не собираюсь я жениться – трупы не женятся. Но сделать все для того, чтобы проведенные со мной часы, дни и недели она запомнила на всю свою жизнь, – это я могу. И хочу. Хоть кто-то вспомнит меня добрым словом, когда я уйду.
Когда уходил, хотел оставить ей денег. Не работает ведь и на похороны поиздержалась. Знаю, что с деньгами у нее плохо. Но ничего оставлять не стал. Не дай бог решит, что это я ей… за секс. Тогда точно подумает, что я считаю ее шлюхой. Не хочу этого. Не хочу ее обижать. И не собираюсь.
