Скажи пуле, что она должна оглушать, а не дробить череп!
Ты меня выковал, так теперь не гунди и не требуй от меня невозможного! Я таков, каков есть! Смертоносный клинок!
Но ничего такого я Сазонову не сказал. Промолчал. А он не стал продолжать разговор. Коротко приказал, и мы с ним пошли на тренировочную площадку. Я лишь только снял хорошую, новую одежду и накинул на себя тренировочный комплект, вымазанный землей и в нескольких местах пробитый клинком тренировочного ножа.
Я все-таки продержался – целых двадцать минут. Когда мы отпрянули друг от друга, я тяжело дышал, мышцы звенели от прилива крови и перенапряжения. Но все-таки выстоял. Обошлось без переломов и серьезных травм. Никогда еще Сазонов не был так жесток. Именно жесток! Жесткостью назвать его поведение было нельзя. Он будто на самом деле пытался нанести мне травму или даже убить. Голыми руками, без оружия – зачем ему оружие? Он сам – оружие.
И вот что я понял из этого нашего то ли спарринга, то ли боя – при определенной удаче я смогу его убить! Настолько я стал быстр, силен и вынослив!
Мне не хватало техники, ну как можно всего лишь за год стать «чемпионом»? Люди посвящают искусству единоборств всю свою жизнь и все равно не могут назвать себя Великими Мастерами! Великих в истории единоборств – считаные единицы. Мастеров же – много. Я мастер, но не великий. Но меня это, честно сказать, никак не волнует. Знаю себе цену. Знаю, что стою дорого.
Больше мы сегодня не тренировались, хотя назвать тренировкой происшедшее было трудно. Экзамен? Может быть, и так. Испытание, эксперимент? Может быть. Или попытка поставить меня на место? Так я знаю свое место, на чужое не стремлюсь, но и со своего не соскочу.
Ладно, потом разберусь. Глубокая ночь, а мы тут все еще бродим. Спать пора! Если, конечно, не нужно делать уколы.
Но про уколы речи не было никакой, Сазонов кивнул мне на накрытый полотенцем ужин, выставленный на стол (пирожки, булочки, масло, сыр, сок), а сам ушел в дом, где скоро хлопнула дверь – хозяин удалился в свои монаршие покои.
Ну и ладно. Чего мне тут изображаешь свое неудовольствие? Что сделано, то сделано. Ладно-ладно – сглупил! Не надо было убивать этих! Ну да, виноват, накрыло. Не мог думать ни о чем, кроме как «будет приятно их убить»!
Черт! Приятно?! Мне было приятно, точно! Так приятно, что я… едва не кончил?! Ох ты ж, охренеть! Это что еще такое?! Такого раньше не было!
Впрочем, а что, я так часто убиваю людей?! Второй раз, если честно. И я испытал такое наслаждение в тот момент, когда позвонки ублюдка-насильника хрустнули под моим кулаком, что это было сравнимо с оргазмом!
И когда я убивал первого, раздробив ему переносицу, – то же самое! Меня просто колбасило от наслаждения! Когда разделался с третьим, меня аж трясло, так хотелось убивать, убивать и убивать!
А еще – хотелось женщину! Нет, не убивать – взять женщину! Грубо, сильно, чтобы она визжала, стонала, извивалась в моих руках!
Меня снова буквально затрясло, горло перехватило – я представил себе Надю, голую, беззащитную… тонкую полоску волос на лобке, указывающую дорогу к источнику наслаждения, крупные коричневые соски, сжавшиеся в твердые ягоды под дуновением холодного сквознячка из приоткрытой двери в подсобку…
О господи, да что со мной?!
Я поднялся, почти не сознавая, что делаю, встал под ледяной душ, и кожа тут же покрылась мурашками. Вытерся насухо, до красноты, но возбуждение не уходило. Перед глазами – снова Надя, снова трупы, в висках билась кровь, сердце колотилось, грозя разорваться или выскочить из грудной клетки.
И тогда я быстро оделся, открыл ворота, завел машину и выехал в ночь.
Через двадцать минут был уже на трассе, там, где всегда стоят уличные проститутки. Сейчас их почти не было, кого-то уже увезли по хатам, кто-то из них подался спать. Остались только самые страшные, те, на кого не позарились даже пьяные хачики. Или самые жадные, те, кому очень-очень нужны деньги.
Проехав мимо стайки девиц, мерзнувших в своих ярких, аляповато-колхозных нарядах, остановился возле одной – худенькой, простоволосой, покачивающейся на стройных ногах, как береза в поле под порывами ветра. Девка явно была или обколота, или пьяна до изумления. Когда остановился, она, как робот, механически подошла к дверце, не спрашивая ничего у меня в заранее приоткрытое окно, потянула за дверную ручку и медленно, как больной, берегущий свое нездоровое тело, уселась на сиденье. Откинулась на спинку, прикрыла глаза и расслабленно махнула рукой, обдав меня облаком перегара:
– Пъехали! Дгваримся!
Я поддал газу, и с минуту мы ехали молча, не говоря ни слова, я только лишь искоса разглядывал это чудо, впершееся в машину, как метеорит в земную атмосферу. Боковое зрение у меня великолепное, это даже Сазонов говорил. За окном череда ярких фонарей – здесь их никто не трогает, в такие места пешие гопники не добираются, а тем, кто на колесах, лень останавливаться и вылезать. Так что фонари никто не бьет, и в их свете я сумел подробно разглядеть это существо – медленно, но верно сходящее в ад.
Вполне симпатичная девка. Если не знать, что она шлюха, никогда бы на нее не подумал. Больше похожа на студентку, которая приехала из глубинки и еще не научилась одеваться так, как принято в городе. Дурацкие лосины в обтяжку, даже (хо-хо!) леопардовые!
Топик обнимает еще крепкую, небольшую грудь. Волосы, само собой, выбеленные, почему-то считается, что все мужчины любят блондинок, а значит, и все проститутки должны быть блондинками. Личико милое, хотя и вульгарно-потрепанное, с потеками размазавшейся туши, с наведенным румянцем.
И меня снова накрыло. Даже затрясло от желания схватить эту девку в охапку, сжать ее, войти в нее и не отпускать, пока не пройдет дикое наваждение!
Я тормознул, оглянулся по сторонам и через двойную сплошную повернул налево, туда, где вдоль железнодорожного пути проходила огромная труба городской теплотрассы. Вдоль нее пустырь, под трубу можно заехать – никто мне тут не помешает. Когда остановился, девица чуть приоткрыла глаза и скороговоркой пробормотала слегка заплетающимся языком:
– Двадцать баксов, деньги вперед. Минет – десять баксов. Все в презервативе. Анал дороже, но щас без анала – болит. Другой раз.
И начала раздеваться, так же механически, как и шла к машине, – будто робот с раз и навсегда включенной программой. Тело ее было гладким, молодым, но я тут же заметил на сгибах рук следы уколов. Недолго этому телу оставаться молодым.
На вид ей было лет восемнадцать. Мне сейчас все равно. Взрослая женщина, у которой сегодня было… не знаю, сколько мужиков, и думать даже об этом не хочу.
Я отдал ей деньги – в рублях, по курсу, она деловито убрала их в сумочку, откуда достала презервативы. Зубами надорвала пачку и села, уставившись на меня усталым, мутным взглядом. Я понял – стянул штаны, и она сама надела мне презерватив, внимательно осмотрев со всех сторон, видимо, убеждаясь в его сохранности. Я не стал дожидаться, когда она начнет меня возбуждать, сдвинул пассажирское сиденье назад, откинул спинку, насколько это было возможно, – выдернув подголовник, перескочил через ручку переключения скоростей, волоча за собой штаны, застрявшие на правой ноге, развернул девушку спиной и вошел в нее так, что она охнула, выгнулась и возмущенно оглянулась на меня:
