Ближе к полуночи дневальный санчасти поднял Шалыгина и доложил: система фиксирует у Сорочкина сильную «температурную свечку». Больной в сознании и отвечает на вызов, но речь невнятная. Приняты такие-то препараты. Забрать Сорочкина на базу проблематично, городские ворота уже закрыты, и в столицу до рассвета не войти без особого разрешения начальника стражи. В принципе, достаточно одного звонка от советника Русакова во дворец, но стоит ли поднимать волну? И Русаков мутный тип, и полковнику это не понравится. Солнце взойдет, мы спокойно подгоним машину на торговый двор, а Сорочкин там, по собственным заверениям, «хорошо лежит», вот пусть лежит и не жужжит. Не окочурится за пять часов.
Шалыгин смотрел на монитор системы и думал. Как просто доктор, он рвался к пациенту и готов был хоть сейчас прыгнуть с вертолета на площадь торгового двора, а что скажут местные – не его проблема… Нет, только не с вертолета, а с конвертоплана. Обе наших ударно-транспортных «вертушки» числятся за спецназом, им понадобится куча разрешений и согласований, а Чернецкий не станет вообще задавать вопросов, он просто взлетит. Когда надо идти на помощь, Чернецкого не остановит даже руководитель полетов.
Но как главврач экспедиции МВО РФ на планете, из-за которой Россия вошла в клинч едва не со всей остальной Землей, – то есть человек, поневоле вовлеченный в политику, – Шалыгин понимал, что время уже упущено, а экстренные меры только поднимут шум и привлекут внимание. Пока состояние больного не требует срочной эвакуации, пускай и правда лежит. Привезти сюда земной вирус Сорочкин не мог, зато подхватить местную болячку – вполне, мы на это давно нарываемся. Если болезнь занес тот самый южный караван, значит, «контактных» много и скоро что-то начнется. У аборигенов есть слово, аналогичное нашему «мор»; они понимают, как зараза передается от человека к человеку, связали это с личной гигиеной и даже наловчились выстраивать карантинные мероприятия. Город сейчас настолько чистый, насколько это в принципе возможно, и последний раз тут массово болели очень давно, при прапрадедушке Унгусмана. Тем не менее свою часть работы местные сделают. А мы – свою. Надо ради этого поднимать среди ночи полковника и будить вождей? Какую фору нам дадут пять часов? Уже никакую.
Шалыгин поставил систему в известность, что своей властью объявляет учебную «малую биологическую тревогу» строго для боевого расчета санчасти, разбудил людей и погнал на склад за куполом.
Боевой расчет в составе трех человек – доктор Ваня, доктор Мага и усиление в лице оперативно-тактического попа отца Варфоломея – был, конечно, вовсе счастлив заняться строительными работами в полпервого ночи, потому что главврачу попала вожжа под хвост. Но после краткого инструктажа шепотом взбодрился и помчался. Купол оказался развернут, подключен и укомплектован с перекрытием всех нормативов, и настолько тихо, насколько это было возможно, учитывая, что отец Варфоломей уронил контейнер с входным кессоном на доктора Ваню, доктор Мага запнулся о кабель и упал носом в пробирки, а Шалыгин согнул лом, служивший ручкой домкрата. Дневальный санчасти был занят контролем состояния больного и не имел возможности что-то всерьез испортить. Он только сломал шуруповерт.
Развернув изолятор и сказав друг другу все положенные слова, эскулапы легли досыпать в санчасти, уложив там же священника на случай, если понадобится изгонять беса или перемещать тяжести.
А едва рассвело, от города примчалась, страшно топоча и поднимая фонтаны пыли, конная двойка. Сконфуженный Унгелен привез на базу своего приятеля. Сорочкин был в жару, бреду и характерной сыпи по всему телу.
На первый взгляд — типичная ветрянка. Прямо по учебнику.
— Что за?.. — спросила хором вся санчасть, включая отца Варфоломея.
— Никогда такого не видел, — сказал Унгелен.
— Ну, Гена, ты даешь! — ляпнул Шалыгин. — Подкатил нам подарочек...
Сам того не желая, он этими словами настроил младшего вождя на удобную для землян версию. Унгелен и так грешил на караванщиков.
Шалыгин сказал: надо бы догнать южан и получить анализ крови, но великий вождь летать в ту сторону не дает — возможно, младший вождь поспоспешествует временному снятию запрета?.. Унгелен совсем загрустил и ответил: великий знает, что делает. А анализ крови... Я понимаю, да. Караван можно догнать и на джипе. Но я не смогу им ничего объяснить. И кровь вы у них возьмете только у мертвых. Вы же этого не хотите.
Шалыгин тихо выругался. Третий год мы тут, а аборигены толком не изучены. Надеялись, что все впереди, сто раз успеем. Конечно, мы еще на «первой высадке» наскребли материала для пробы ДНК; она у местных оказалась вполне человеческая, как и следовало ожидать. Но для серьезных медицинских исследований надо положить под микроскоп что-то посущественней волосков и чешуек кожи. А где это взять, если не сумели подобраться даже к трупу. Ставили такую задачу спецназу, но подвиг оказался ему не по зубам. У степных псов, извините, зубы больше. И жрут они покойников не в чистом поле, где собачек можно отогнать от добычи, а относительно недалеко от города, под внимательным присмотром шаманов-«провожающих». А кровь брать на анализ и вообще соваться к аборигенам с медицинским сканером — Тунгус запретил. Не по каким-то там религиозным соображениям, чисто по военно-техническим, хитрый черт. Сказал, не все земляне нам друзья, и чужакам — он особо тогда выделил это слово, «чужаки», — незачем знать, какие мы изнутри.
— Гена, будь человеком, — попросил Шалыгин. — Хотя бы ты. Я просто уколю тебе палец и выдавлю капельку. А отцу мы ничего не скажем.
Унгелен повздыхал немного и согласился.
— Закройте торговый двор, — посоветовал Шалыгин. — Со всеми, кто внутри. Никого не впускать, никого не выпускать. Постарайтесь отыскать каждого, кто общался с караванщиками и Лешей...
— Бесполезно, — перебил его Унгелен. — Мы это все понимаем и умеем. И двор я только что закрыл. Но мои толмачи ходили в город, а с каравана торговали на рынке. Всех не найдем. Болезнь уже в столице.
— Ты сам можешь быть разносчиком. Постарайся как-то...
— Знаю. Я не вернусь во дворец. Буду докладывать отцу письменно. А лучше — позвоню Унгали.
И уехал.
Такой удрученный, каким его наверное отродясь никто не видел.
Явился полковник, уже в химзащите. Осмотрел тело, полистал медицинскую энциклопедию, сделал выводы и заявил: караванщики нам похрен, тут положение такое, что спасайся, кто может, значит, будем спасать, кого можем, хрен ли нам таким-растаким остается... И начнем с себя! Если зараза местная — плохо дело. Если с собой притащили — еще хуже.
Он мгновенно просчитал все варианты развития событий, вплоть до войны с туземцами, и объявил на базе «угрожаемый период», да в столь цветистых выражениях, что экспедиция перепугалась и затихла по углам, лишь бы не угодить под горячую руку.
Дальше состоялся диалог в санчасти, запись которого показал мне по большому секрету наш психиатр. Доктор Мага очень меня зауважал после того, как я давеча на него нарычал.
