Одна маленькая проблема. Она в том, что советник Калугин сработал по максимуму. Сколько бы Костя ни бегал во дворец, он не смог бы выяснить больше. Если хочешь знать все, надо, чтобы дети вождя сами бегали к тебе.
До меня, кажется, дошло, что Костя имел в виду, когда выпалил: не так его любят.
И тут я ничем не могу помочь советнику Калугину.
Если сказать об этом вслух, я еще и ударю в больное место.
Вот, к примеру, солнечный мальчик Унгелен так нравится людям, что ему все рассказывают намного больше, чем кому-либо. Никто их не просит, сами хотят и сами рады. Таков врожденный дар Унгелена, но еще это его профессия.
У Кости Калугина профессия та же самая. Но ему – не рассказывают. Через Костю иногда отправляют месседжи из дворца в наш департамент. Во дворце уверены, что Костя все передаст в точности, не искажая и не интерпретируя. Потому что просто не разберет, где кончается рядовая информация и начинается важное сообщение. Поэтому на Костю можно положиться. Говоря по-русски, с ним в разведку пойти не страшно. А еще лучше – одного послать.
Но если вопрос не до конца сформулирован и остались какие-то разночтения, Косте ничего не скажут. С ним не поделятся спорным мнением. У него не попросят совета. И уж точно на него не выплеснут наболевшее. Костю во дворце принимают таким, каков он есть.
Чего мне сейчас не хватает для полного и безоговорочного расстройства, это если Костя на бессознательном уровне все уже о себе понял, а на сознательном – отвергает себя такого. Тогда ясно, почему его бросает из крайности в крайность – то все кругом идиоты и работать не дают, то он сам идиот и гнать его надо отсюда. Спасибо, меня еще ни в чем не обвинил, стесняется пока. Бедный парень. У него внутри бушует ураган, и ждать сейчас от коллеги рационального поведения не стоит. И просить о поддержке бесполезно.
Он хочет убежать не с чужой Земли на родную Землю. Он убегает от себя.
Ну чего ты там опять ноешь?
Думаешь, тебе одному трудно?
И как мне теперь с тобой разговаривать?
Наверное – честно. А надуешься – и черт с тобой.
Мы тут не в институте благородных девиц. Благородная девица – вон, в шестнадцать лет вкалывает на дипломатическом поприще как каторжная, без выходных. А два здоровых мужика распустили нюни и объясняют друг другу, что все продолбали, но ни в чем не виноваты.
– И я, в общем, не виноват, я бы тут пошуршал как следует, – бурчал тем временем Костя, – но ведь нас связали по рукам и ногам, обрезали инициативу…
– Да кто тебе мешает по всему дворцу шуршать, дорогой ты мой? Сам только что сказал: мог бы ходить туда чаще.
– Брось, Андрей, я помню текущую задачу и работаю по ней, сам знаешь, но смысл… Это все несерьезно! Что я могу сказать Тунгусу? Он ждет от нас большого разговора. Он смотрит на меня – и я чувствую себя полным кретином! Потому что ему меня жалко! Ему – меня! И младшие так же глядят. Совсем взрослые стали, видят нас насквозь, понимают, что мы в полной заднице, только не понимают, как так вышло и почему мы не можем решить ерундовый, с их точки зрения, вопрос, а объяснить им это – невозможно! Не-воз-мож-но!
– Да прекрасно ты все объясняешь…
– Тогда почему я это делаю по десять раз? Они всегда сворачивают разговор на одно и то же. На то, что проблема не в них, а проблема в нас, внутри нас, что русские еще сами с собой не разобрались, а туда же, к звездам рвутся!
– Ну и правильно. – Я невоспитанно сунул руки в карманы и побрел к базе. – Россия сама не знает, что она такое и чем хочет быть. Не республика, не монархия, не демократия, не диктатура, не пришей кобыле хвост, – вот почему у нас все через задницу! Конечно, аборигены глядят на русских, как на идиотов, и глубоко им сочувствуют! Тебе это скажет у нас в департаменте каждый второй. Но строго неофициально. Потому что тоже не знает, кто мы и чего нам надо. А ты знаешь? Есть идеи? Русские – кто они и чего хотят?
– Лично я хочу, чтобы департамент дал нам какую-то четкую стратегию! – отрезал Калугин.
Я коротко оглянулся на ходу; напарник плелся сзади и тоже руки в брюки. Этим жестом дипломат показывает, что его все задолбало или он в крайней степени раздражения.
Я-то был раздражен. А с Костей тоже понятно. Он увидел, что его приступ самобичевания никак меня не впечатлил, и теперь сменит тактику – будет жаловаться на жизнь до победного конца. Хочет нарваться на грубость. Чтобы почувствовать себя ни в чем мне не обязанным, изобразить оскорбленную невинность и улететь с гордо поднятой головой.
Детский сад.
– До смешного доходит – мечтаю, а вот если бы местные оказались хитрыми сволочами? – буркнул он. – Было бы гораздо проще! Интриги, торговля, надувательство, и мы с американцами ругаемся из-за того, кому играть злого, а кому доброго… Ты вообще понимаешь, что на Земле никто не подготовлен вести переговоры с порядочными людьми?!
Я хотел ответить, что просто самому не надо быть сволочью и все у тебя получится, но подумал, что Калугин может принять это на свой счет и обрадоваться. Перетопчется.
Так-то он, по сути, прав. Один-единственный благородный вождь поставил в угол всю земную дипломатию, тренированную на общение с себе подобными, читай – выжигами и проходимцами. И ведь как старались Тунгусу мозги запудрить. А он, красавец, неправду чует, даже если ты сам себя дуришь.
У местных немало врожденных талантов, которые мы назвали бы экстрасенсорными. Что этот нюх на искренность, что эйдетическая память об усопших, что особенные семейные узы, которые пронизывают весь народ сверху донизу и тоже распознаются в первую очередь чутьем, а потом уже разумом… Есть побочные эффекты: например, из-за развитой «памяти предков» тут не сложилось внятной письменной истории. И с учебными пособиями беда, знания и опыт успешно накапливаются внутри цехов и родов, но очень вяло передаются по горизонтали. Над тем, что может быть иначе, Тунгус задумался только после знакомства с нами.
Но в части отношений между людьми уникальные способности туземцев играют строго в плюс. Честность, понимание, участие, взаимное доверие. Аборигены вовсе не белые и пушистые – ха-ха, пошутил. Они могут быть суровы и даже жестоки, они фаталисты и в некотором роде самураи, их кодекс чести не для слабых, а как тут казнят провинившихся – не для слабонервных. Но если нам удастся понять, как работает здешняя «экстрасенсорика» – кое-что я бы у нас внедрил. Да чего там, многое. Хоть бы и хирургическим путем.
– А помнишь идею, будто Тунгус нарочно приблизил нас с тобой, потому что молодых легче облапошить? Как тогда все забегали!.. – Я усмехнулся. – Нет, из Тунгуса не получится хитрая сволочь. Он, конечно, старается, но куда ему. Не война же. Его не учили быть коварным в мирное время.
– Он хитрюга тот еще, – сказал Калугин. – И еще как пытается с нами играть. Надо только понять, что игра будет вдолгую, очень вдолгую. Тунгусу это нормально, он и не рассчитывает сам увидеть результаты, а мы отвыкли мерить время столетиями.
