И вот неожиданно для всех поэт Костричкин перестал писать стихи. Как он объяснил – нет вдохновения. Антон Григорьич пытался было привлечь это самое вдохновение замысловатыми названиями бутылок от благодарных заказчиков. Вдохновение не появлялось. Оно исчезло бесследно. Те строчки, которые Костричкин вымучивал часами, можно было заменить одной – «нет в жизни счастья». Но эту тему он уже осветил раньше.
– Брошу писать! – неизвестно кому вслух грозился Костричкин, опасливо оглядываясь, чтобы не услышала Ульяна.
Между тем жена стала называть его Коленькой, что было особенно горько. И только Григорьич сохранял верность поэзии, периодически поражая соседей разнообразием подношений его заказчиков.
К слову сказать, Николай Костричкин посещал литературный кружок, но, как правило, приходил оттуда хмурым и не в настроении. Вот и в этот раз, придя домой, он сидел за своим столом, держа в руках измятый клочок бумаги и в который раз вглядываясь в него. В конце концов Ульяна не выдержала и спросила:
– Что можно читать так долго на таком маленьком клочке бумаги? А может, это любовная записка?! – И требовательно приказала: – Читай вслух!
Костричкин как-то весь съежился, ему совсем не хотелось читать вслух то, что было в бумажке. Но, зная нрав Ульяны, стал читать:
Небес тугих влажнеющая дрема,
Впитавшаяся в облако река,
Щетиною заросшая щека,
Пятно травы на буром глиноземе…
На этом текст обрывался. Костричкин взглянул на жену, и та испугалась. Она еще никогда не видела такого выражения на его лице. Пугало то, что она не могла его определить – тоска, грусть и одновременно восторг. Костричкин еще раз повторил строчку: «Небес тугих влажнеющая дрема…» – и с отчаянием взглянул на Ульяну:
– Уля, ведь мне никогда таких строчек не написать, сколько бы я ни жил!
Ульяна встревоженно молчала, но чувствовала, что надо что-то сказать:
– Ну так что же? А у тебя другие строчки, душевные. Они мне нравятся!
Было видно, что Костричкина это не утешило. Весь вечер он молчал. И только перед сном обратился к жене с просьбой:
– Уля, ты разбуди меня завтра пораньше. Надо помочь Антон Григорьичу, у него большой заказ. – Потом, помолчав, добавил: – Он давно меня зовет.
Ульяна подумала, что, возможно, муж ждет ее возражений. Но что-то ее остановило… Поэтому ответила:
– Хорошо, разбужу.
Утро встретило Костричкина ласковым голосом жены:
– Николай Иваны-ыч! Пора вставать!
Сельский быт
Ежедневно частный автобус отвозил односельчан в районный центр на рынок. После того как жена водителя Оксана повесила на окна автобуса цветные занавесочки, автобус стали торжественно называть «рейсовым». Хотели еще дополнить словом «экспресс», но уж больно бросалась в глаза толстая веревка около водителя, одним концом привязанная к рулю, – что-то она там соединяла, поддерживала… Короче говоря, без веревки рейсовый не двигался. Да и рейса-то всего было пятнадцать километров.
Важным делом было загрузиться в автобус. Сначала передавали из рук в руки мешки, сумки, ведра… И уже потом вопреки всем законам физики втискивались пассажиры. Каждый раз вызывало удивление, как такое количество людей может поместиться в маленьком автобусе образца прошлого века. Невероятно, но, оказывается, может.
И вот, наконец, рейсовый отправлялся в дорогу. Конечно, каждый старался придвинуться ближе к своим вещам. Окна были доверху завалены поклажей, и чтобы разглядеть что-нибудь, надо было привыкнуть к сумеркам.
Приятной внешности женщина безуспешно пыталась пробраться к своему ведру – оно стояло сверху, на мешках. В ведре она везла дочери яйца к праздничному столу. Намечалось торжество по поводу именин зятя. Женщина громко себя корила:
– Вот глупая, почему я не позаворачивала яйца в газетку?
Мужчина, который случайно оказался около ее ведра, рассудительно промолвил:
– А что бы тебе та газетка помогла? Ведь яйца уже и так прикрытые, на них сверху кто-то положил мой подшипник. Я везу его сыну – трактор ремонтировать.
Хозяйка ведра умолкла на полуслове и осталась стоять там, где стояла.
Из середины автобуса послышался детский голос:
– Бабуля, я хочу пись-пись!
– Потерпи, Юрик, мы скоро приедем, а пока – вот тебе конфетка, съешь.
В это время бабка Настасья, которая сидела на самой галерке, громко позвала:
– Сватья Оля, где вы там? Передайте мне, пожалуйста, ту таблеточку от головы, которую прошлый раз давали, она мне так помогла! А то чувствую, что снова, наверное, голова будет болеть!
Сватья Ольга сразу же откликнулась на просьбу:
– Есть-есть, сватья, таблеточка! Я без нее никуда. Вот, заворачиваю ее в платочек и передаю…
Пестрый узелок замаячил поверх голов и где-то плавно исчез посреди автобуса. Вдруг на весь автобус послышался звенящий женский голос:
– Мужчина, уберите, в конце концов, руку с моей спины! Уже не хватает никакого терпения!
Звучал резонный вопрос:
– А куда же мне ее деть в такой тесноте? – И мужчина, чуть помолчав, добавил: – Никогда не думал, что спина может находиться ниже пояса.
– В таком случае тем более уберите свою руку! – взвизгнул голос.
Тут же последовал совет, адресованный мужчине:
– Ты, Андрей, положи руку на бабку Настасью – она не будет жаловаться.
– Бабуля, я конфетку съел, а пись-пись все равно хочу, – опять послышался детский голос. На что сразу же откликнулся мужской бас:
– А не только ты один, мальчик, хочешь! – И уже громче, на весь автобус: – Что-то мы, граждане, долго едем!
Бабка Настасья, которая высчитала, что таблетка уже должна к ней дойти, громко вопрошала:
– У кого застрял розовый узелок? Передайте его мне, пожалуйста!
В это время молодая женщина пыталась залезть под сиденье, ей это никак не удавалось. Сидящая рядом бабушка уговаривала женщину:
– Ну что тебе не сидится? Ну подевалась куда-то твоя босоножка, так держи ту, которая осталась. Будет для образца. – И уже громко, ко всем присутствующим: – Граждане, посмотрите, может, где лежит ничейная обувь, подвиньте ее к нашему сиденью. Не идти же женщине на рынок в одной босоножке!
И опять нетерпеливый мужской бас:
– Да что же это такое, что мы сегодня так долго едем? И окна, как назло, все заставлены, ничего не видно!
Каждый начал высказывать свои домыслы. Возможно, водитель заезжает за кем-то лично домой. Дед Павел, стоящий в проходе (сидячего места ему не досталось), сообщил догадку, что, наверное, автобус захватил террорист… На какую-то минуту воцарилась гнетущая тишина. Бабка Настасья с галерки (к ней таблетка от головы так и не дошла), которая уловила изо всей фразы лишь последнее слово «террорист», заинтересованно воскликнула:
