Надеюсь, он прав. По крайней мере, я снова в собственной комнате, пусть пока не чувствую, что она моя. Всё, что у меня осталось, это кровать, стул и лампа. И здесь воняет, весь дом воняет.
P. S. Поверить не могу! Я только что закончила писать дневник и потянулась погасить лампу и вдруг заметила на стене у окна надпись карандашом. Вот что там говорилось:
10 января 1944 г. Гарри и Ади были здесь и искали Типс. С возвращением домой, Лили!
Я перечитывала это снова и снова и не могла перестать плакать, но не понимала, от счастья или от горя. И от того, и от другого. Я никому об этом не расскажу, сегодня уж точно. Эти слова были написаны для меня, так что я подержу их в себе. Остальным расскажу утром. Мне приходится снова и снова смотреть на надпись, чтобы поверить, что это всё взаправду.
Пятница, 6 октября 1944 г.
Грандиозно! Грандиозно! Я чувствую себя просто грандиозно, потому что случилось чуть ли не самое лучшее, что только могло, и прямо за завтраком.
Я не сразу поняла, где я, когда проснулась сегодня. Окно было не там. Я лежала в постели и пыталась разобраться во всём этом. И тут увидела надпись на стене. Тогда я всё вспомнила. Я же дома! Я выпрыгнула из кровати и созвала всех к себе в комнату, чтобы показать им послание, которое оставили Ади и Гарри. Конечно же, я сказала, что вот только что его обнаружила. Дедушки не было, он уже ушёл к дяде Джорджу доить коров. За завтраком мы только и говорили что про надпись на стене, но всё очень торопливо: мама сказала, что нам нужно попасть к дяде Джорджу как можно скорее, – «бегом-бегом», вот как она сказала, – чтобы после дойки помочь привести коров домой.
В общем, мы мыли посуду, когда открылась задняя дверь, как будто сама собой, и вошла она, мяукая и мурлыча одновременно, забралась под стол и стала тереться о ножки стульев, так что аж хвост дрожал от удовольствия. Типс! Живая Типс! Воскресла из мёртвых! Мы все расплакались, и Барри тоже, а ведь он даже не любит кошек. Я налила ей немного молока, и она лакала, пока не вылизала всю миску. Она гораздо худее, чем раньше, и на морде у неё царапина, которой раньше не было. Но это определённо Типс, моя Типс – зелёные глаза, белые лапки и все её чёрные пятна на своих местах. И мурлычет она точно так же.
Мама сказала, что мне не обязательно идти с ними отводить скотину домой, что они с дедушкой и Барри сами справятся. И поэтому всё, что я сегодня делала, – это обнималась с Типс. Я играла с ней, кормила её и опять обнималась. Наверное, я её за один день наобнимала, как за десять месяцев. Она вернулась домой, как Ади и обещал. Я заглянула в свой дневник, чтобы проверить. И вот в точности его слова: «Она придёт домой. Уж эта кошка всегда уцелеет – это так же верно, как то, что меня зовут Адольфус Т. Мэдисон». И я решила, что с этого момента её надо называть Адольфус Типс. Я, конечно же, сначала спросила её, и она замурлыкала. Так я поняла, что она этому рада. Между прочим, она мурлыкает не переставая с той самой минуты, как вошла в дом! Мне кажется, она счастлива, что получила такое важное и красивое имя, а ей нравится чувствовать себя важной персоной. Я всё время его повторяю, чтобы самой привыкнуть: Адольфус Типс. Адольфус Типс. Я улыбаюсь каждый раз, как произношу его вслух, потому что оно забавно звучит и потому что я сразу думаю про Ади.
Вот только что я потрогала надпись на стене, перед тем как погасить лампу. Я буду делать это каждый вечер, чтобы передать ему удачу туда, во Францию. И буду молиться за него – тогда, может быть, он вернётся. Как Типс, как Адольфус Типс.
А теперь, Був, вот начало конца этой истории – более шестидесяти лет спустя. Ади не вернулся. Но с тех пор не было ни дня, чтобы я не думала о нём и об Адольфус Типс. Она уже была немолода к тому времени, как мы с ней снова нашли друг друга, и после своего чудесного возвращения быстро состарилась. Думаю, борьба за выживание в одиночку отняла у неё очень много сил и рождение всех этих котят тоже. Она мирно скончалась через три года, и я похоронила её в саду.
Постепенно люди вернулись в коттеджи и на фермы вокруг. Можешь себе представить, сколько там было разрушений. Вряд ли хоть одно строение перенесло всё это без единой царапины, а многие превратились в руины. На фермах и во дворах всё заполонили крысы и сорняки, и повсюду скакали кролики, целые тысячи кроликов! Мы часто ели кроличье жаркое. Какое-то время это было довольно унылое место для жизни, но мало-помалу всё налаживалось. Дома ремонтировались, фермы вычищались. Церковь тоже пострадала: одну стену совсем снесло, – так что мы не сразу смогли ею пользоваться. Помню, как в первый раз снова зазвонили колокола. Это было в честь праздника – конца войны, в 1945 году.
В том же году папа вернулся домой и снова открылась деревенская школа. И в том же году мы завели электрогенератор. Папа в армии много работал с генераторами, так что установил его сам. Мы были одним из первых домов в деревне, кто обзавёлся собственным электричеством. Папа всегда этим очень гордился. Позже он стал делать и продавать генераторы. Он занял один сарай под мастерскую и поставлял генераторы всей стране, всему миру. Мы с мамой и дедушкой продолжали вместе заниматься фермой и были вполне довольны этим.
Когда война закончилась, Барри вернулся домой, в Лондон, к своей маме. Какое-то время он мне писал, но потом мы потеряли связь. Один из нас не ответил на письмо, я уж не помню кто. Через несколько лет он вернулся повидать нас. Он обзавёлся женой и хотел её с нами познакомить и, наверное, показать ферму. Помню, я немножко ревновала. Он всё так же улыбался и был такой же славный и добрый. За чаем он рассказал нам, что жизнь с нами во время войны стала самым счастливым временем его детства. Теперь он живёт в Австралии, неподалёку от местечка под названием Армидейл, в Новом Южном Уэльсе, и разводит овец. После жизни на нашей ферме он никогда не хотел быть никем другим, только фермером. На Рождество мы обменялись фотографиями наших внуков. Надеюсь как-нибудь съездить его навестить. Посмотрим.
Как ты знаешь, Був, миссис Блумфелд так и не уехала в Голландию после войны, она осталась учительницей в нашей деревенской школе. Помнишь, мы с тобой один или два раза ходили к ней в гости? Теперь она уже в могиле, лежит недалеко от моего дедушки, и дяди Джорджа, и мамы, и папы тоже, а теперь и твоего дедушки. Я ухаживаю за их могилами, как только могу, и часто приношу цветы: подснежники, примулы, нарциссы, фуксии – то, что цветёт в это время года и что можно найти в моём саду. Иногда мы делали это вместе – верно, Був?
Теперь перехожу к концу моей истории. Это случилось три года назад. Помнится, ты только что уехал домой после каникул у нас с дедушкой. Я, как обычно, гуляла по пляжу и, когда проходила мимо того места, где была старая гостиница, вдруг увидела двух человек, стоящих у кромки воды и глядящих на море. Помню, я подумала, что это странно, потому что они выглядели, как будто не отсюда, и одеты были совсем не для пляжа. Ты же знаешь, если кто-то идёт по этой гальке, то слышно издалека. Они, должно быть, услышали меня, потому что одновременно обернулись ко мне. Оба были очень высокие и чернокожие. Один показался мне намного старше другого. У него были седые волосы, и он держал охапку цветов. Может быть, я всегда верила, что это случится, потому что поняла, кто он, в тот же самый миг, как увидела. Мне подсказали не только глаза – и сердце тоже. Но он меня не узнал. Оба снова отвернулись, и я увидела, как они стали бросать цветы в море, так далеко, как только получалось. Получалось не очень далеко, и цветы скоро принесло волнами обратно и выбросило на берег. Я знала, что цветы эти для Гарри.
