– Вы ходили в море рыбачить, мистер Уиткрофт?
– Да, за макрелью, – ответил Джим.
– Для макрели она очень даже неплохого размера, – пошутил доктор, – это уж точно. Улов года, если можно так выразиться. Но, должен сказать, вы очень вовремя ее нашли. Она очень плоха, миссис Уиткрофт. Обезвоживание, лихорадка. Кажется, она толком ничего не ела уже много дней, а то и недель. Изголодалась до полусмерти, бедняжка.
Он принялся обеими руками ощупывать девочкину шею, потом приподнял ей подбородок и заглянул в горло. После этого он наклонил ее вперед, пальцами простучал спину, затем приложил к груди стетоскоп и некоторое время внимательно слушал, как она дышит.
– В легких обширный застой, и мне это очень не нравится, – объявил он. – Слаба, как котенок. И кашель у нее грудной, чего быть не должно. Боюсь, как бы не было пневмонии. Держите ее в тепле, как сейчас, миссис Уиткрофт. Обрабатывайте царапины и порезы. Теплый овощной бульон, горячий боврил
[2], чуток хлеба. Только смотрите не переборщите поначалу. Понемножку, но часто, так будет лучше всего. Сладкий чай тоже всегда хорошо, если будет пить. И, как я уже сказал, побольше воды. Она должна пить. Мы должны сбить лихорадку, и быстро. Нехороший это озноб, очень нехороший. Если мы справимся с ознобом, кашель тоже скоро пойдет на убыль.
Он наклонился над девочкой:
– Ну, Люси, теперь будь умницей, ешь и пей, сколько влезет. Фамилия-то у тебя есть, а, детка? – Люси лишь молча смотрела на него отсутствующим взглядом. – Не слишком-то ты разговорчива, а, Люси? Откуда ты родом? Каждый человек откуда-то родом.
– Она почти ничего и не говорит, доктор. Только свое имя, – вставила Мэри.
– Значит, ты вышла из моря, – продолжал доктор, по очереди приподнимая девочке веки. – Прямо как русалка, да? Ну и ну. – Он протянул руку и приподнял край одеяла, открыв ее колени. Потом скрестил ей ноги и постучал по коленкам, сначала по одной, потом по другой. Результат его, похоже, удовлетворил. – Не переживайте, миссис Уиткрофт, как только ей станет лучше, она заговорит и мы все узнаем. По моему мнению, у нее сильный шок. Но я здесь затем, чтобы вас заверить: она никак не может быть русалкой, потому что у нее есть ноги. Пусть и расцарапанные, зато их у нее целых две. Вот, взгляните сами! – Все невольно улыбнулись. – Так-то лучше. Ей нужна жизнерадостная атмосфера. Тогда она быстро пойдет на поправку, так всегда бывает. Но тут возникает один вопрос: кто будет за ней приглядывать? А когда она поправится – что тогда? Насколько нам пока что известно, у нее никого нет, так?
Мэри ни минуты не колебалась.
– Мы, конечно, за ней приглядим, – заявила она. – Правда, Джимбо? Ты не против, Альфи?
Альфи ничего не ответил. Он не сводил глаз с девочки. Он был так рад, что она жива. Ему не давал покоя вопрос, кто это странное маленькое создание, как она вообще попала на Сент-Хеленс и умудрилась выжить там в полном одиночестве.
– Должен же у нее быть хоть кто-нибудь, Мэри, – заметил Джим. – У каждого ребенка где-то есть мать или отец. Они будут по ней скучать.
– Но кто она такая? – спросил Альфи.
– Ее зовут Люси, – заявила Мэри, – и это все, что нам покамест надо про нее знать. Как я это вижу, ее к нам привел Господь, прямо из океана. Это он послал вас с отцом на Сент-Хеленс, чтобы вы нашли ее. Поэтому мы будем заботиться о ней, пока она будет в нас нуждаться. Она будет жить с нами, пока будет нужно, пока за ней не приедут ее мать или отец, чтобы забрать ее домой. А пока что ее дом здесь. У тебя, пусть и на время, появится сестричка, Альфи, а у нас с отцом – дочка. Всегда хотели иметь еще и дочку, правда ведь, Джимбо? Да до сих пор все никак не получалось. Мы подлечим ее, доктор, подкормим, вернем этим щечкам румянец. – Она отвела со лба девочки спутанные волосы. – А там поглядим. Тебе у нас будет хорошо, милая. Не бойся.
Вскоре доктор ушел, пообещав вернуться примерно через неделю, чтобы посмотреть, как пойдут дела у Люси, и очень твердо наказав Мэри немедленно посылать за ним, если лихорадка усилится. Уходя, он забрал у Альфи свою трубку обратно.
– Ужасная привычка, мой мальчик, просто ужасная, – сказал он. – Не вздумай даже начинать курить, слышишь меня? Это очень вредно для здоровья. Скверная привычка. Если не хочешь стать завсегдатаем у докторов, лучше даже не начинай.
Не прошло и пары часов после ухода доктора, как к ним явился следующий гость. Большой Дэйв Бишоп, братец Дэйв, забарабанил в дверь.
– Дядя Джим! Ты дома, дядя Джим? – Ответа дожидаться он не стал, а просто вломился в дом, и в комнате немедленно стало тесно, такой он был огромный и громогласный. В руках у него был ворох какого-то грязного тряпья. – Я сплавал туда, дядя Джим, на Сент-Хеленс, как ты велел, – еле сдерживаясь от возбуждения, выпалил он. – Там никого больше нет, во всяком случае, я никого не видал. Весь остров обошел. Тучи куликов и чаек да парочка тюленей на камнях. Больше никого не нашел. Зато нашел вот это. – Это оказалось одеяло – серое, сырое на вид одеяло. А потом Дэйв его развернул. – Он тоже оттуда, дядя Джим. Валялся в углу чумного барака, да. Это ж плюшевый мишка, да? Ее, наверное. Чей же еще-то?
Мэри взяла у него из рук медвежонка. Как и одеяло, он был весь замызганный и насквозь мокрый, с грязной розовой ленточкой на шее. Одного глаза у него недоставало. Альфи заметил, что мишка улыбается.
Люси внезапно вскинулась и потянулась к нему.
– Это твой, Люси, милая? – спросила Мэри.
Девочка выхватила у нее из рук медвежонка и судорожно прижала к груди, будто решив никогда больше с ним не расставаться.
– Стало быть, ее, – покивал Джим. – Тут уж никаких сомнений быть не может.
– Я тут еще кой-чего нашел, – продолжал братец Дэйв. – Это ее одеяло, на нем тут какая-то странная надпись, не по-нашенски, метка, что ли, с именем или еще что, не разберу. – Он протянул им одеяло. – Я ж читать-то не умею, дядя Джим. Что тут написано?
Джим вслух прочитал имя по буквам, потом попытался его произнести:
– Виль-гельм. Вильгельм. Это ж кайзера так зовут, нет? Точно, именно так. Как Уильям, только на немецкий лад. Кайзер Билл – так его зовут, верно?
– Кайзер! – протянул братец Дэйв. – Значит, оно немецкое? Выходит, так. А если оно немецкое, значит эта девчонка тоже оттудова, разве не так? Ну, точно. Она одна из них. Колбасница паршивая. Небось, кайзерова дочурка собственной персоной.
– Ты ерунды-то не мели, братец Дэйв, – оборвала его Мэри, забирая у него одеяло. – И мне все равно, кто она и откуда родом. Хоть из Тимбукту. Мы все – дети Божьи, где бы ни родились, как бы нас ни звали и на каком бы языке мы ни говорили. Заруби себе это на носу. – Она подошла к нему вплотную и, глядя прямо в глаза, очень тихо произнесла: – А теперь послушай меня, братец Дэвид. Чтобы не смел никому рассказывать про имя на этом одеяле. Ты меня понял? Никому ни слова. Сам знаешь, что у нас сейчас творится, вокруг только и разговоров что про германских шпионов и все такое прочее. Чушь это все собачья, и больше ничего. Если это всплывет наружу, пойдут слухи. Никому ни слова. Я хочу, чтоб это осталось внутри семьи, ясно? Пообещай, пообещай мне, как на духу.
