Я закончил говорить и стал ждать возмущенных возгласов или хотя бы каких-то возражений, пусть даже немногочисленных, однако их не последовало. Вместо этого заговорил мистер Григгс:
«Доктор прав. Давайте проявим подобающее уважение».
По толпе пробежал одобрительный гул, и она начала расходиться или, по крайней мере, пятиться от края причала. Обо всем дальнейшем позаботился мистер Григгс. В считаные минуты появился гробовщик с двухколесной тележкой и повез тело Гюнтера Штайна, накрытое простыней, прочь. Островитяне обнажали головы и опускали глаза, когда тележка проезжала мимо них. Многие крестились. Никто не проронил ни слова. Все было тихо и спокойно, оставшиеся зрители толпились чуть поодаль. Дядя Билли пошел со мной – пусть и неохотно, но все-таки пошел.
Странная это была процессия. Возглавлял ее преподобный Моррисон, за ним медленным и торжественным шагом следовал гробовщик со своей тележкой, а мы втроем замыкали ее: немецкий моряк с одной стороны от меня, а дядя Билли – с другой, время от времени касаясь моего локтя, видимо, в поисках поддержки. А следом за нами шли мистер Григгс и десятки островитян. Люди толпились вдоль улиц, по которым мы двигались к дому гробовщика. Тишину нарушало лишь шарканье ног да грохот колес по брусчатке. Когда мы проходили мимо почты, многие отворачивались от нас; я ощущал некоторую молчаливую враждебность, исходившую от толпы, которая внимательно рассматривала немецкого моряка, шагавшего рядом со мной. Но к этой враждебности примешивалось уважение и любопытство – особенно это касалось ребятишек, которые протискивались сквозь толпу и пролезали вперед, чтобы, вытянув шеи, получше разглядеть происходящее.
Тут я начал замечать, что немецкий моряк, шагавший рядом со мной, проявляет ничуть не меньшее любопытство, чем многие из зевак; он как будто кого-то выискивал в толпе, главным образом среди ребятишек, словно ожидая увидеть кого-то знакомого. Однако он не проронил ни слова до тех пор, пока гробовщик не свернул с улицы в переулок, ведущий к его дому.
«Mein Freund
[29], Гюнтер, – произнес он. – Его хоронят в церкви?»
«Да», – ответил я ему.
«Gut. Это хорошо. Гюнтеру хорошо лежать рядом с теми, с „Шиллера“».
«Вы знаете про „Шиллер“»? – поразился я.
«Конечно. В Германии многие знают, у нас на лодке все знают. Наш капитан, это он рассказал нам. Его дядя был на том корабле, его спасали. И многих других тоже. Здешние люди – добрые, потому нам нельзя атаковать тут корабли. А теперь меня тоже спасал моряк с Силли и Гюнтера тоже. Жаль, для него поздно. Но он будет лежать рядом с друзьями. Когда-нибудь я скажу его матери, она будет счастлива».
Рассказывая мне все это по пути к моему дому, он по-прежнему продолжал вглядываться в толпу, но что – или кого – он надеялся в ней увидеть, я не имел понятия.
«Ich kann das Mädchen nicht sehen, – произнес он, обращаясь словно бы к себе самому, потом повернулся ко мне. – Не вижу девочки. Ее здесь нет».
«Какой девочки? – спросил я. – Вы знаете кого-то, кто здесь живет?»
«Ja, думаю, да. Надеюсь, что да», – отозвался он, но пояснять не стал.
У двери нас уже встречала миссис Картрайт. Судя по ее виду, она была не слишком мной довольна.
«Три человека к завтраку, доктор? Я что, по-вашему, сама несу яйца? – Тон ее был шутливым, однако возмущение отнюдь не шуточным. – Я была бы очень вам признательна, доктор, если бы вы впредь предупреждали меня о гостях заранее, – произнесла она, пропуская нас внутрь. – И не забывайте, пожалуйста, вытирать ноги».
А уж когда я попросил набрать для обоих наших гостей горячую ванну и снабдить каждого из них сухой одеждой из моего гардероба, миссис Картрайт посмотрела на меня так, как умеет только она одна. Я ждал саркастического замечания, которое, по моему опыту, неминуемо должно было за этим последовать.
«Чем еще я могу вам услужить, доктор? – осведомилась она. – Мне же, как видите, больше совсем нечем заняться».
И, с царственным видом прошелестев юбками, она удалилась по коридору в направлении кухни.
Час с небольшим спустя, после того как оба мои гостя приняли ванну и переоделись и я обработал их обветренную и обгоревшую на солнце кожу – все-таки ничего лучше ромашкового лосьона для таких случаев еще не придумали, – мы все втроем восседали за столом, наслаждаясь великолепнейшим завтраком. Миссис Картрайт суетилась вокруг. Она всегда так суетится, когда хочет дать мне понять, сколько хлопот и беспокойства я ей доставляю. В ее присутствии я счел неудобным продолжать разговор, который немецкий моряк начал на улице, как бы мне того ни хотелось. Я был заинтригован тем, как много он, оказывается, знает о крушении «Шиллера», которое, бесспорно, относится к числу самых известных кораблекрушений на островах Силли, и, по всей видимости, в Германии тоже. Я видел, что оба моих гостя с такой жадностью поглощают еду, что им сейчас не до разговоров, и решил с этим повременить. Вопросы и разговоры могли подождать.
С улицы доносился гул собравшейся под окнами толпы. Я видел ее сквозь занавеску. Толпа все прибывала и прибывала. Миссис Картрайт неоднократно выходила за дверь, чтобы призвать людей к порядку. Некоторые разошлись по домам, но большинство, невзирая на громогласные увещевания миссис Картрайт, продолжали топтаться под окнами, чего-то дожидаясь, хотя я представления не имел, чего именно. При появлении майора Мартина, командующего гарнизоном, толпа несколько оживилась. Миссис Картрайт открыла ему дверь.
«Майор Мартин, как мило. Вы тоже явились к завтраку?» – донесся до меня из передней ее голос. Тон у нее был довольно прохладный. Она провела майора в дом. Я, естественно, понимал, что он явился за немецким моряком, что немедленно и подтвердилось. Майор Мартин порой ведет себя напыщенно, но в общем и целом он малый добродушный. С немецким моряком он обращался любезно, хотя и с некоторой долей высокомерия. Мне нередко доводилось лечить солдат из его гарнизона, поэтому мы с ним неплохо знаем друг друга. Я сказал ему, что хотел бы оставить немецкого моряка у себя дома еще на несколько часов, чтобы понаблюдать за ним. Майор Мартин спросил меня, как его зовут, и я вынужден был признаться, что не знаю, поскольку совершенно позабыл его об этом спросить. Поэтому майор спросил его об этом напрямую, весьма официальным тоном, и притом чересчур громко, как почему-то делают некоторые, когда разговаривают с иностранцами.
«Seemann Вильгельм Кройц», – отвечал моряк.
«Ваше судно?»
«Подлодка номер девятнадцать».
«Она затонула?»
«Так точно».
Майора его ответы, похоже, удовлетворили.
«Тогда оставляю его пока на вашем попечении, доктор, как вы предлагаете. Он, безусловно, военнопленный, так что я выставлю перед вашей дверью караул до тех пор, пока пленный не оправится в достаточной степени, чтобы покинуть ваш дом».
