– Никуда они не пойдут, – отрезала Мэри. – Я не пущу их ни в какую школу ни в понедельник, ни когда-либо вообще, если уж на то пошло. Ты остаешься дома, Альфи. Мы все останемся дома и будем защищать друг друга. – Она протянула руку и ухватила за локоть Люси, которая как раз проходила мимо. – Люси, милая, – сказала она. – Пойди-ка ты присядь, а? Ты, наверное, на ногах не держишься от усталости. Может, тебе почитать? Давай я отведу тебя наверх и почитаю книжку?
Люси замотала головой.
– Может, тогда Альфи? Ты ведь ей почитаешь, да, Альфи?
Люси снова замотала головой, потом выскочила из кухни, но через несколько минут вернулась обратно с книжкой в руках. Она подошла к Джиму и протянула ему книгу.
– Я не слишком хорошо читаю, Люси, – признался тот. – Нет, конечно, уметь-то я умею, как не уметь. Но мне в детстве некогда было обучаться этим вашим школьным премудростям.
Люси сунула книгу ему в руку, не желая сдаваться, и забралась к нему на колени. Потом прижалась затылком к его груди, закрыла глаза и стала ждать.
Выбора у Джима не оставалось. Он открыл книгу.
– «Гадкий утенок», – начал он.
– О, это ее любимая, – сказал Альфи. – Я его ей раз сто читал.
Джим читал медленно и неуверенно, время от времени спотыкаясь на каком-нибудь слове и прерываясь, чтобы извиниться. Но Люси это как будто ничуть не мешало. Она так и сидела с закрытыми глазами, но Альфи все равно это видел. Он не сомневался, что Люси сосредоточенно ловит каждое слово. Некоторое время спустя ее глаза распахнулись. Она пристально смотрела на одну из картин на стене, наморщив лоб.
Джим продолжал читать. Люси сползла с его коленок и подошла к граммофону. Альфи решил, что она собирается поставить пластинку, но она не стала этого делать. Остановившись, она устремила взгляд на рисунок на стене. Это был один из тех, на которых она изобразила усатого великана – он сидел на берегу озера и читал книжку уткам, бродившим у его ног. Потом очень медленно она подошла к кухонному шкафчику, достала оттуда свою коробку с карандашами, вытащила карандаш и подписала что-то в самом низу рисунка. После этого она отложила карандаш и пошла наверх, не дослушав сказку. Джим остановился.
– Я же говорил, не мастер я читать, – проворчал он.
– Что она там написала? Что там написано? – заволновалась Мэри.
Альфи поднялся и подошел посмотреть.
– «Папа», – прочитал он вслух. – Тут написано «папа». – Они все столпились перед рисунком, чтобы посмотреть. – Это та самая книжка, мама! – воскликнул он. – Про гадкого утенка. Наверняка. А этот мужчина, он ее отец, и он читает книжку уткам, так ведь? Ну конечно. Вот почему она все время просит читать ей эту книжку. Она напоминает ей о папе. Это он, точно он. Это ее отец.
– Но он же настоящий великан, – заметил Джим. – Сам погляди. Он ростом почти с деревья вокруг.
– Большой он или маленький, это не важно, – сказал Альфи. – Важно то, что она помнит его. Она помнит своего отца.
Уже поздно вечером, намного позднее того времени, когда они обычно ложились спать, они втроем по-прежнему сидели за кухонным столом, пытаясь сложить из разрозненных кусочков всю головоломку целиком. Больше всего их занимал вопрос, что это за озеро такое и где оно находится, и почему вокруг такие высокие деревья и дома. А также почему нарисованный великан так старомодно одет. Как заметил Джим, плащ, который на нем был, очень походил на плащ Джона Сильвера, который любил носить дядя Билли.
– И вообще, может, это дядя Билли, – высказал предположение Джим. – Смотрите, какая у него длинная шея, совсем как у нашего Билли. И носище здоровенный, ну точь-в-точь как у него.
Мэри стала возражать, но Джим не сдавался.
– Не в обиду ему будь сказано, Мэриму, – заметил он, – но носище у него дай бог, что есть, то есть. Может, это он и есть, может, это портрет дяди Билли. Он ей нравится. Может, он рассказывает ей истории. Он любит истории, любит свои книжки, ты же сама знаешь.
– Почему тогда она подошла и написала тут «папа», отец? – возразил Альфи.
На это ни у кого ответа не нашлось. Разговор перекинулся на дядю Билли и на «Испаньолу», на то, какой она вышла красавицей.
– Отличная идея пришла тогда тебе в голову, Мэриму, – похвалил жену Джим. – Если кто корабли начал строить, это уж навсегда, так ты сказала. Тогда, пять лет тому назад, когда ты только привезла его из сумасшедшего дома и приставила чинить эту старую калошу в Зеленой бухте, я, грешным делом, решил, что ты сама умом тронулась. Но ты сказала, нужно его чем-то занять. Мужчина должен быть при деле, сказала ты. Ты твердила мне, что у него все получится, и ему твердила то же самое, и вот, у него получилось.
– Он всем им показал, он такой, мой братец, – сказала Мэри, сияя от гордости. – Но это ты нашел ему древесину на тимберсы, Джимбо. Ты дал ему инструмент и все прочее, что надо было. Но все остальное он сделал сам. Теперь они дважды подумают, прежде чем звать его полоумным. Полоумные не строят таких красивых лодок.
– Он завтра уходит в плавание к Острову сокровищ, – сообщил Альфи. – Он сам нам так сказал. И у меня было такое чувство, что он это серьезно.
– Он твердил это с того самого дня, как взялся за починку, – засмеялся Джим, – когда там всей лодки был один гнилой остов. Он со своим Островом сокровищ! Он со своим «йо-хо-хо»! Говорит-то он, может, и серьезно, но никогда этого не сделает. Это все мечты, и ничего больше.
– Да лишь бы ему самому это было в радость, – отозвалась Мэри. – После всего, через что он прошел, он заслужил немного радости. Как по мне, пусть в своих мечтах кем хочет, тем и будет, куда хочет, туда и плывет. Без мечты ни один человек жить не может, разве не так, Джимбо?
В ту ночь поднялся такой ветер, что разыгралась настоящая буря и дом до самого рассвета скрипел, стонал и дребезжал, сотрясаемый до основания.
Когда они проснулись, внизу играл граммофон, любимая пьеса Люси. Она никогда прежде так не делала, никогда не ставила музыку до завтрака. Это показалось Альфи странным. Спустившись, он увидел, что дверь кухни распахнута настежь, а Люси нигде нет. Они обыскали весь дом, но Люси не оказалось ни у себя в комнате наверху, ни на улице, ни в курятнике. Она как сквозь землю провалилась.
Альфи первым заметил, что произошло. На всех ее картинках, развешенных на стенах кухни, появились подписи. На некоторых большущими буквами было написано «мама». На всех рисунках, где великан читал уткам на берегу пруда, теперь внизу красовалась подпись «папа». И на каждом из них присутствовала полная луна.
Над изображением большого корабля с четырьмя трубами она зачем-то написала свое имя. Картинку с деревянным домиком в лесу, который опоясывала деревянная веранда, теперь венчала надпись «Бервуд», выведенная заглавными буквами. А каждый из рисунков с лошадью – бегущей, лежащей, стоящей в стойле, катающейся в траве – она подписала либо «Бесс», либо «Джоуи», за исключением самого последнего, который она повесила на стену всего несколько дней назад. На нем лошадь заглядывала в окно, прядая ушами. Под этим рисунком была подпись «Пег», и лошадь на нем явственно отличалась от остальных. Были там и другие имена, под карандашными портретами, которые она нарисовала: «тетя Ука», «дедуля Мак», «мисс Винтерс», и еще одно, принадлежавшее девочке примерно ее возраста по имени Пиппа, – ее портретов там было несколько.
