Мэри призналась, что предвидела, что́ скажут люди, если это всплывет, поэтому давным-давно срезала и метку с именем, и ярлычок с названием, похожим на немецкое, который обнаружила на плюшевом медвежонке, но, когда преподобный Моррисон и все остальные явились к ней в дом и она показала им одеяло и медведя, это ровным счетом ничего не изменило. Весь остров уже твердо решил, что Люси – немка, и намерен был продолжать считать так и впредь, если Люси не заговорит по-английски.
Я был разгневан таким к ним отношением, но вместе с тем и тронут доверием, которое они оказали мне, посвятив меня в эту историю. Мне очень хотелось помочь им, если это было в моих силах. «Мне предельно ясно, что Люси не заговорит, – сказал я, размышляя вслух, – пока к ней не вернется память. Я убежден, что это ее неспособность – или нежелание – вспомнить мешает ей заговорить. Не важно, по-немецки это будет или по-английски. Мы должны это помнить. Главное – это что она вновь обретет себя, выяснит, кто она такая.
«Это верно, доктор, это верно, – закивала Мэри, неожиданно воодушевившись. – Но мы и так знаем, кто она такая, правда? Она Люси. Так что, пожалуй, меня больше не волнует, заговорит она или нет. Хоть по-английски, хоть по-немецки, хоть по-китайски. Какая разница? Мы любим ее такой, какая она есть. Если она никогда не заговорит, никогда не вспомнит, мы все равно будем ее любить. И никогда не позволим никому забрать ее у нас, плевать, на каком языке она говорит. Она наша. И она будет жить с нами».
С этими словами Мэри поцеловала Люси в макушку.
«Пойдем, Люси, – произнесла она и встала с кресла. – У нас с тобой уйма дел. А мужчины пусть себе разговаривают, верно? Идем. Надевай сапоги. Пойдем покормим кур, поглядим, нет ли яиц. А потом сходим проведаем дядю Билли. Отнесем ему пару яиц. Он до яиц большой охотник. Вы видели, как продвигается его „Испаньола“, доктор? Красавица, верно? Она вернула его к жизни. Они вернули к жизни друг друга. А знаете, что вчера дядя Билли сказал мне о Люси? Он сказал: „Эта девочка больше не чужая“. Он прикипел к ней душой, да и мы все тоже, если уж на то пошло».
После того как они ушли, мы с Джимом и Альфи некоторое время сидели в молчании, а потом мне в голову внезапно пришла одна мысль, из тех, что порой неожиданно осеняют тебя, и ты только диву даешься, почему она не пришла тебе в голову раньше.
«Может быть, – произнес я, – может быть, вам стоит вновь пройти весь путь Люси, попытаться каким-то образом воссоединить ее с ее памятью, отвезти Люси обратно туда, откуда она появилась, где вы ее нашли? На Сент-Хеленс, в чумной барак, так? Как знать, вдруг что-то там пробудит ее память?»
На лице Джима в первый миг отразилось сомнение, но потом он подался вперед в своем кресле. Я видел, что он обдумывает эту мысль.
«Почему бы и нет, – кивнул он. – Попробовать стоит, я бы сказал. С музыкой же доктор был прав, так ведь, Альфи? Она подняла Люси на ноги, верно? Вернула ей интерес к жизни, сподвигла выйти из дома, пойти в школу, начать ездить верхом на лошади. Но только все это она делала не со мной, доктор. Все это она делала с Альфи, ну, в основном. Если она снова заговорит, то с Альфи, это как пить дать. Давай, Альфи, свези ее на Сент-Хеленс, как говорит доктор. Может и сработать. Все равно идеи получше у нас нет. Попробуй, Альфи, а? С тобой она ведь пойдет в лодку, верно?»
«Пойдет, – подтвердил Альфи, и чем больше он об этом думал, тем, похоже, эта идея больше ему нравилась. – Она будет бояться. Она по-прежнему не слишком-то любит лодки, да и воду тоже, но, может, если мы немного порыбачим… Я скажу ей, что мы пойдем в море ловить рыбу. Завтра, мы сплаваем туда завтра, ладно? Если погода не подкачает. Сейчас на море небольшое волнение, но, может, к завтрему все уляжется».
Я распрощался с семейством Уиткрофт через час с небольшим, оставив их в куда лучшем настроении, нежели нашел, после того как выпил еще чашку чаю с лепешкой миссис Уиткрофт, к которым, как ей известно, я питаю слабость. Они, как обычно, отменно ей удались. Когда я уходил, миссис Уиткрофт с Люси оттирали входную дверь в компании той самой лошади, которая паслась неподалеку, внимательно за ними наблюдая. Отец с сыном были заняты починкой разбитого окна. Мне подумалось, что я никого не осмотрел, не предложил им ни лекарства, ни врачебного совета, и тем не менее уходил я от них с чувством, что, пожалуй, за всю свою докторскую карьеру не сделал ничего более полезного.
Одному Богу известно, чем закончится вся эта заваруха и что в конечном счете вырастет из Люси Потеряшки. Но Уиткрофты – люди добрые и честные, люди, которые успели завоевать мою симпатию и уважение. Что же до Люси Потеряшки, мне она напоминает птенца ласточки, упавшего с неба. Эта семья подобрала ее и позаботилась о ней. Теперь их долг – да и мой тоже, и всех нас, кто живет на островах, – защитить ее, сделать все, что в наших силах, чтобы она снова могла летать.
Но одно я знаю точно: Люси Потеряшка сможет летать, лишь если вспомнит, кто она такая, откуда родом и кто ее родители, куда и к кому она однажды должна вернуться. Я горячо надеюсь, что поездка на Сент-Хеленс сможет всколыхнуть ее память, дать ей толчок, в котором она нуждается. Но должен сказать, что надежда эта лишь немногим более чем призрачна.
Глава двадцатая
Чумной барак
Всю ночь напролет Мэри не смыкала глаз, лежа рядом с Джимом и тревожась, так ли хороша была идея отвезти Люси обратно на Сент-Хеленс и не пробудит ли эта поездка какие-нибудь воспоминания, которые разбередят девочке душу, напомнят ей о том, что она хотела забыть. Чем больше она думала, тем сильнее крепла в ней убежденность, что Люси не надо никуда ехать. В конце концов она растолкала спящего Джима. Мэри чрезвычайно необходимо было с ним поговорить.
– Не надо ей туда ехать, – сказала она мужу. – Люси и Альфи не надо сегодня ехать на Сент-Хеленс. Не нравится мне эта затея. У меня дурное предчувствие.
– Не переживай ты так, Мэриму, – отозвался полусонный Джим. – Мой старый «Пингвин», конечно, может и растрясти, и показать, почем фунт лиха, но до места довезет. Но уж чтоб он утонул – не бывать такому никогда. С Люси все будет в порядке, да и Альфи наш парень толковый. Я научил его всему, что знаю сам, так ведь? Все будет в полном порядке, вот увидишь. А теперь давай-ка спать, ладно?
Но Мэри не унималась, снедаемая бесконечными тревогами, которые успели возникнуть в ее голове за долгую бессонную ночь.
– Дело не в лодке, Джимбо. Дело в ней самой, в Люси. А вдруг она все вспомнит, прямо как сказал доктор, и то, что она вспомнит, ей не понравится? Вдруг ей лучше не помнить, чем помнить? Да и к тому же доктор мог и ошибиться, так ведь? Кто сказал, что как только она все вспомнит, так сразу прямо как заговорит, как расскажет нам, кто она такая и откуда? Я хочу узнать, кто она, ты сам понимаешь. Мы все этого хотим, но, быть может, она просто не готова вспомнить? Может, будет лучше, если она вспомнит все, когда придет ее время, заговорит, когда придет ее время? Может, мы слишком спешим?
