Иногда я ловлю себя на том, что в груди утихла боль оттого, что Сары нет рядом. Мне приходится напоминать себе об этой боли — как бы больно ни было, — потому что мысли сами по себе ничего не значат, если телом этого не чувствуешь. А если мне суждено забыть о Саре? Я уже слишком многого не помню. Я вспоминаю тот первый раз, когда Лаура ко мне прикоснулась и дала мне платье Сары, и нашу первую встречу, когда я еще была котенком. Знаю, у меня с Сарой было много таких «в первый раз», но Сара давным-давно исчезла. Временами мои воспоминания о ней были такими четкими, как будто я видела ее только вчера. А бывало, как бы сильно я ни зажмуривалась и ни пыталась вспомнить — не помнила ничего. Образ Сары, ее теплота и нежность, красивое пение — эти воспоминания уже не вызывают в моей груди и животе никаких чувств.
Я жалею, что не могу спросить у Лауры, как много она помнит о Саре. Помнит ли она, как Сара пахнет? Я-то помню, но, вероятно, лишь потому, что ею продолжают пахнуть вещи в коробках. Они не смогут пахнуть Сарой вечно, однако что мне тогда делать? С каждым днем запах становится все слабее.
Я заметила, как Лаура иногда держит фотографию Сары. Она пристально смотрит на нее несколько мгновений, потом ставит назад, на ее лице вопросительное выражение, как будто она хочет узнать что-то, что, по ее мнению, можно узнать, если достаточно долго смотреть на фотографию. Если она слышит, что в комнату входит Джош, то быстро ставит фотографию назад и отходит от нее подальше. Неужели Лауре тоже тяжело оттого, что она так мало помнит о Саре, теперь, когда ее так долго нет?
Как тяжело, когда Сары нет! Теперь, когда я теряю даже свои воспоминания, кажется, что она уходит снова и снова. Лаура, вероятно, единственный человек, который может мне с этим помочь. Но Лаура не заговаривает о Саре.
Два дня в неделю Джош ездит на метро в Вашингтон-Хайтс, где живет его сестра, чтобы позаботиться о детенышах. Он всегда пахнет, как они, когда возвращается домой, — фруктовыми леденцами, картофельными чипсами и приторной жевательной резинкой. Еще он хорошо пахнет уличным воздухом, как обычно пахла Сара, когда возвращалась домой после одной из своих длительных прогулок по Нижнему Ист-Сайду, которые она так любила совершать в хорошую погоду. Даже когда Джош на целый день покидал дом, уходя на работу, по возвращении от него не пахло улицей так сильно, как сейчас.
Джош любит брать детенышей в так называемые «культпоходы». Сперва я немного ревновала, потому что знаю, как сильно мне бы хотелось отправиться в поход. Я никогда в походе не была, но видела по телевизору. Повсюду простирались огромные поля травы и заросли деревьев, и, хотя не могу почувствовать все те удивительные запахи, которые, я уверена, там витают, уже по картинкам на экране я вижу, что нет конца и края вещам, которыми можно было бы там заняться.
Но за исключением того раза, когда они ходили на Большую лужайку в Центральном парке, места, которые они посещали, совершенно не напоминали походы. Однажды Джош отвел их в Музей естественной истории, а в следующий раз — в какое-то закрытое помещение, где они могли расписать собственные керамические тарелки и горшки.
Между звонками по поводу поисков новой работы Джош звонит знакомым людям, у которых есть детеныши, пытаясь придумать новые развлечения для Эбби и Роберта.
— Я подумываю на следующей неделе отвезти детей в Нижний Ист-Сайд, — как-то вечером говорит он жене.
Брови Лауры ползут вверх и сходятся на переносице.
— Серьезно?
— Мы не собираемся на Четырнадцатую улицу на Манхэттене, — сухо обещает Джош.
Похоже, Лауре идея не по душе. Хотя я не знаю, почему — мне мысль о том, чтобы вернуться в Нижний Ист-Сайд, кажется восхитительной. Может быть, где-то там меня ждет Сара! И даже если не ждет — даже если просто продолжает заниматься тем, за чем ушла, — держу пари, что все эти знакомые запахи Нижнего Ист-Сайда заставят меня вспомнить о Саре все.
Я понятия не имею, как попросить Джоша взять меня с собой, если он решит отправиться в Нижний Ист-Сайд, но пытаюсь ему намекнуть: запрыгиваю в холщовую сумку с «припасами» — играми и пакетиками фруктовых соков, — которые он всегда берет с собой, когда проводит время с детенышами.
Иногда мне приходится вытаскивать из сумки маленькие игрушки и салфетки в мягкой упаковке и бросать их на пол, чтобы освободить там местечко для себя (до сих пор удивляюсь, насколько упитанной я стала). Джош всегда смеется, когда видит меня, свернувшуюся калачиком в своей сумке, — наружу торчит одна голова, но он всегда достает меня и ставит на пол. Глупо было позволять Джошу одурачить себя тогда с рыбой и идиотским пением и не зашипеть на него, когда он прикасался ко мне, потому что сейчас он, не колеблясь, поднимает меня на руки. Если бы он хотя бы на секунду заколебался, у него не было бы выбора — только оставить меня в этой сумке и взять с собой, куда бы он ни повел детенышей.
Джош смеется над моими поступками (как будто я здесь для того, чтобы развлекать людей!), но в последние дни он вообще смеется и улыбается намного чаще. Мне кажется, раньше я не слишком пристально следила за Джошем, чтобы заметить те незначительные изменения в его осанке и выражении лица, которые бы показали мне, насколько несчастным он стал, сидя постоянно в квартире. Люди любят проводить время с другими людьми. Сара всегда намного больше радовалась, когда рядом с ней находились я и Анис. Сейчас плечи Джоша напряжены уже меньше, чем сразу после того, как он потерял работу, и лицо его выглядит другим. Оно потемнело оттого, что он проводит время на улице, на солнце, и на носу у него появились крошечные коричневые веснушки.
— Я даже не ожидал, что мне настолько понравится проводить с ними время, — однажды вечером признается Джош Лауре.
— Уверена, им тоже нравится быть с тобой, — улыбается она в ответ.
Сегодня вечером они заказывают пиццу, так как Джош говорит, что слишком вымотался, бегая по жаре весь день, и даже думать не может о приготовлении ужина. Лаура тоже устала. Она опять допоздна бодрствует — ложится еще позже, чем раньше, когда я только стала здесь жить. Она не сидит за своими рабочими бумагами, и розовых следов на крыльях носа тоже не видать. (Может быть, нынче и на работе она не так много читает? На пальцах у нее теперь меньше чернильных пятен). Чаще всего она приглушает звук телевизора и бездумно таращится в экран, как будто о чем-то напряженно думает. Еще она начала класть небольшие кусочки еды рядом с собой на диван и подзывать меня: «кис-кис-кис», чтобы я подошла и съела. В большинстве случаев я не тороплюсь слезать с дивана, когда съедаю угощение. А потягиваюсь и устраиваюсь на нем, чтобы крепко поспать, и в последнее время этот сон стал моим самым спокойным.
Лаура не кладет на диван кусочек пиццы с сыром (я обожаю пиццу с сыром!), когда они едят вместе с Джошем, но бросает его на пол. Обычно, когда нам доставляют пиццу, человек, который живет за конторкой на первом этаже, звонит по телефону и предупреждает, что к нам поднимается пицца. Однако сегодня вечером никто не предупреждал — поэтому, когда раздался звонок в дверь, Лаура сказала:
