– Почему вы не присутствовали на мессе, Бартоломью? Ваша мать была бы смертельно огорчена.
(Вам не кажется, что слово «смертельно», употребленное им по отношению к предполагаемому огорчению моей мамы, было проявлением бестактности?)
Мама действительно не хотела бы, чтобы я пропускал мессы, так что я не нашел подходящего ответа и сказал:
– Отец Макнами чувствует себя не очень хорошо.
– Эдна рассказала мне о вашей попытке спасти ее дочь, – сказал отец Хэчетт. – Чрезвычайно волнующая история, чрезвычайно.
– Почему вы улыбаетесь? – спросил я.
– Я не улыбаюсь, – ответил он, хотя явно ухмылялся, как будто знал какой-то секрет и был рад не поделиться им со мной.
Его желтые зубы были похожи на окаменевшие кукурузные зерна, а морщины на лице из-за ухмылки были более глубокими, чем обычно, прямо как какие-то каньоны. «Может, ему надо прочистить их ватной палочкой?» – подумал я.
Маленький сердитый человечек в моем желудке оживился.
– Вас не беспокоит судьба Венди? – спросил я.
– Мы с Эдной ходили к ней и Адаму вчера, между прочим, и вполне удовлетворительно побеседовали.
– Вот как?
– Я помолился вместе с ними. Разговор был очень продуктивным. После этого Венди исповедовалась мне здесь, в церкви. Чтобы облегчить вашу совесть, Бартоломью, должен сказать, что дела у нашего общего молодого друга складываются неплохо. Не стоит слишком беспокоиться о ней.
Трудно было поверить, что отец Хэчетт справился с тем, что не удалось отцу Макнами. К тому же ему не следовало сообщать мне, что Венди исповедовалась, это нарушает тайну исповеди. Было похоже на то, что он хвастался, хотел доказать мне, что он как священник лучше отца Макнами. Отец Макнами никогда не стал бы хвастаться подобным образом. Ни за что. И не стал бы разглашать секреты прихожанина.
– С ней правда все в порядке? – спросил я, думая, что на самом деле исповедоваться надо было бы Адаму, а не Венди, и гадая, что она могла сказать отцу Хэчетту. Рассказала ли она о том, что наговорила мне много неприятного в последнюю ночь у нас дома? Что отец Хэчетт знал в действительности?
– Она переживает нелегкую внутреннюю борьбу, как и Адам. Им многое надо обдумать.
– Он испорченный, злой человек. Он бьет Венди. Вы видели ее синяки?
– Люди не бывают злыми или добрыми. Все это намного сложнее. Намного.
– Что тут может быть сложнее, если мужчина регулярно избивает женщину?
Отец Хэчетт опустил глаза, вытащил сигарету из пачки, постучал по фильтру и закурил.
– Почему вы пришли ко мне сегодня, Бартоломью?
Я понял, что он избегает говорить со мной о Венди, возможно, потому, что это было связано со сказанным ею на исповеди, что он не мог разглашать то, что знал.
– Как я могу помочь отцу Макнами преодолеть депрессию? – спросил я.
Отец Хэчетт нахмурился, выпустил струю дыма уголком рта через левое плечо и сказал:
– Вам следует посещать мессы, Бартоломью. Надо продолжать то, что вы с вашей матерью делали всегда. Участвуя вместе с другими в рутинном отправлении обрядов, вы спасетесь. В конечном счете эта рутина спасет нас всех.
– Хорошо, я буду посещать мессу. Но как насчет отца Макнами?
Момент был неловким для отца Хэчетта, но он выдержал мой взгляд и ответил:
– Позвольте мне сделать предположение. Он пьет. Он заявляет, что Бог оставил его. Он хандрит в одиночестве в своей комнате, а по ночам опустошает свой желудок в туалете. Так? Это стало у него ритуалом. Горные пики и глубокие ущелья. Таков его обычный путь следования. И готов поспорить, он обвиняет вас в том, что вы не слышите глас Божий и не передаете ему указаний свыше. Я далек от истины?
Он был недалек от истины, как Вы, Ричард Гир, знаете, но, похоже, не хотел мне помочь на этот раз.
– Я не понимаю, – сказал я. – Вы говорили, чтобы я обратился к вам, если мне понадобится помощь. Вы пришли ко мне домой специально для того, чтобы предложить мне ее. Это была неправда?
– Я рад, что вы пришли, Бартоломью. Церковь Святого Габриэля – ваш второй дом. Но вам надо работать над собой. Надо пережить потерю вашей матери и начать жить без нее. Бог поможет вам выполнить эту задачу.
– Но отцу Макнами вы не хотите помочь? Вас не волнует его депрессия?
– Это все равно что стараться остановить ураган голыми руками, колотить по ветру и дождю. Глупо пытаться. Вам нужно переждать. Поверьте мне. У меня есть кое-какой опыт в этом. Отец Макнами в конце концов придет в норму. Во всяком случае, раньше всегда так было.
– Зачем же тогда вы приходили к нам домой и предлагали помощь?
– Честно? Потому что я за вас беспокоюсь, Бартоломью, а не за отца Макнами.
– За меня?
Он медленно кивнул. Лицо его было разделено тонким столбиком сигаретного дыма на две половины.
– Почему?
Отец Хэчетт сделал несколько затяжек, рассмотрел свои ладони, словно читал записанный там текст, и спросил:
– Вы все еще не знаете, почему отец Макнами стал жить у вас?
– Чтобы помочь мне справиться с потерей мамы и жить дальше.
Отец Хэчетт улыбнулся, и я обратил внимание на то, какая тонкая у него шея в обтягивающем черно-белом воротничке, будто леска, на конце которой болтается белый с красным поплавок.
– А теперь вы хотите помочь отцу Макнами. Вы поменялись ролями. Понимаете?
– Почему вы так со мной говорите?
– Как?
– Загадками. Будто я тугодум, слишком тупой для голой правды.
«Потому что ты дебил!» – крикнул маленький сердитый человечек.
– Простите меня, Бартоломью. Дело в том, что я в неловком положении. У меня есть преимущество перед вами, потому что я знаю нечто неизвестное вам. Но не мне говорить вам то, что вы должны знать. – Он сунул сигарету в бронзовую пепельницу, полную окурков. – Он еще не говорил с вами о Монреале?
Человечек у меня в желудке застыл при слове «Монреаль», так как мой отец якобы был оттуда родом.
– Значит, не говорил, – заключил отец Хэчетт. – Хмм.
Я хотел спросить его, при чем тут Монреаль.
Маленький человечек у меня в желудке вопил: «Не молчи, балда! У него информация, которую ты должен знать! А ты сидишь как дурак, набрав в рот воды. Спроси его о Монреале! Спроси о своем отце!» Он чувствительно пнул несколько раз мою селезенку ногой с острыми, как когти, ногтями.
Но я не мог заговорить об этом, Ричард Гир. Я все надеялся, что Вы появитесь и подскажете, как мне быть в этой ситуации, но Вы не материализовались – может быть, потому, что я был в католической церкви, а Вы буддист. Может быть, католические церкви излучают какое-то конфессиональное силовое поле, ограничивающее Вашу способность материализовываться.
