– С чего вдруг ты решил сделать мне подарок?
– Не пойми меня превратно, но у меня возникло такое чувство, будто Бог велел мне сделать тебе подарок. – Я, конечно, напропалую вру, но при этом стараюсь сохранять выражение лица в лучших традициях старой голливудской школы, и, чем угодно клянусь, она купилась, потому что очень хотела купиться. – Он говорил со мной. Сказал, что ты усердно молилась. И поэтому Он хочет, чтобы сегодня я подал тебе знак.
Ее губы полуоткрыты, чуть-чуть. Она не пользуется косметикой, поэтому выглядит совершенно естественной, именно так, как я и люблю.
Ее дыхание становится прерывистым, словно ее душа сейчас играет в йо-йо.
Я протягиваю ей маленькую розовую коробочку.
– Леонард, я не знаю, могу ли принять от тебя подарок, – говорит она, но в то же время буквально ест глазами коробочку, будто ей не терпится узнать, что там внутри.
– Это от Бога. Все в порядке.
Она с присвистом втягивает в себя воздух, снимает варежки и начинает разворачивать подарок, а я сразу чувствую себя на седьмом небе от счастья.
Лорен открывает крышку и достает серебряный крестик на серебряной цепочке.
– Я знаю, что ты очень хорошая христианка, поэтому заказал это по Интернету. Он достаточно простой, как раз в твоем стиле, но…
Она надевает цепочку на шею, подносит крестик к лицу, внимательно рассматривает его и лишь потом засовывает под футболку. И ослепительно улыбается:
– Неужели Бог действительно велел купить для меня это?
– Определенно, – самозабвенно вру я. – И я всерьез подумываю о том, чтобы изменить свою жизнь и тем самым избежать ада. Посвятить свою жизнь Иисусу и вообще. Правда, сперва мне надо разобраться с кой-какими делами, но я все равно должен сказать: твоя самоотверженность, сам факт, что ты стоишь здесь три раза в неделю, твоя непоколебимая вера – все это просто потрясающе, и я реально сражен наповал.
У нее распахиваются глаза, и теперь я могу точно сказать, что сделал ее абсолютно счастливой, словно она ждала какого-то сигнала от Бога, типа подтверждения, а я вроде стал ее чудом, поэтому я продолжаю в том же духе, вовсю заливаю ей, что стал другим человеком и теперь хочу прожить достойную жизнь, а потом провести с ней целую вечность в раю.
Если честно, то на душе у меня довольно погано, ведь я уже представляю, как сильно она расстроится, увидев вечерние новости, и каким это будет для нее ударом, и я невольно задумываюсь над тем, поможет ли ей вера выдержать выпавшие на ее долю испытания.
По-моему, Бог – это всего лишь волшебная сказка, но мне реально начинает нравиться то, что Лорен по-настоящему верующая.
Сам не знаю почему.
Это так странно.
Возможно, внутреннее противоречие.
Это как подорванная вера малышей в Санту, когда ты в результате просто представил своих родителей в роли Санты – и волшебство Рождества мгновенно испарилось. Однако при мысли о том, что я могу разрушить истовую веру Лорен, сперва обманув ее, а потом и убив себя, мне становится так паршиво, что я не могу больше ей врать.
– Знаешь, жизнь – реально поганая штука. Поэтому иногда мне трудно верить в Бога, но я стараюсь – ради тебя и, возможно, ради себя, – говорю я и вдруг начинаю, блин, плакать. Причем сам не знаю почему. Черт, просто реву и реву!
Она обнимает меня, а я крепко за нее цепляюсь и всхлипываю прямо ей в шею, пахнущую ванилином, который кладут в выпечку, – ну просто охренительно!
Унылые костюмы и портфели толпами проходят мимо нас, но никто, похоже, не замечает, как я упиваюсь Лорен.
– Пути Господни неисповедимы, – говорит Лорен и по-матерински гладит меня по спине. – Наш мир – трудное испытание. Очень и очень нелегкое. Но я буду продолжать молиться за тебя. Мы можем молиться вместе. Ты можешь ходить со мной в церковь. Это тебе точно поможет. Мой папа тебе поможет.
Она говорит все эти реально хорошие слова, пытаясь успокоить меня единственным известным ей способом, а мне настолько нравится быть в центре чьего-то внимания, что я начинаю целовать ее в шею, а потом – в губы. Наши языки встречаются, и она буквально на долю секунды отвечает на мой поцелуй…
Ее рот такой теплый,
и влажный,
и пахнущий мятой
от жевательной резинки,
которую она жует,
мое сердце
готово
выпрыгнуть
из груди
от прилива
адреналина в крови,
в этом есть
нечто волнующее,
животное,
первобытное,
но не совсем то,
чего я ожидал,
ведь мне казалось,
будто поцеловать Лорен —
это нечто вроде
эпических поцелуев
в фильмах с Богги,
когда вступают
струнные инструменты,
а у меня возникает
головокружение,
совсем как от игры Бабака,
а Лорен,
по идее,
должна остановиться,
поднять на меня
глаза
и сказать:
«Мне нравится.
Мне хотелось бы еще»,
точь-в-точь
как Бэколл
своим знаменитым
хриплым голосом
говорит Богги
в «Глубоком сне»,
и когда я снова
поцелую ее
в блестящие
оливково-серые губы,
ей следует сказать:
«А так еще лучше»,
но вместо этого
есть только
горячечный пот
наших прижатых
друг к другу тел,
которые вроде бы
и не должны
так плотно соприкасаться, —
и она пытается
меня оттолкнуть,
но от волнения
я держу ее еще крепче,
хотя мне хочется
ее отпустить,
хотя я реально
ГОТОВ ЕЕ
ОТПУСТИТЬ! —
но тут она отрывается
от моих губ
и пронзительно вопит:
«Прекрати!» —
и ее визгливый голос
является полной
противоположностью
теплому, сексуальному,
