– Мой сын.
– Твой – кто?
– Мой сын.
– Нет.
– Да.
– Ты шутишь.
– Я не шучу.
– У меня есть родной брат?
– Да.
– Нет.
– Да. И именно Мануэль.
– Мануэль?
Так мы пасовались еще некоторое время – туда и сюда, – пока ее удивление постепенно не улеглось. Тогда я рассказал ей всю историю. Временами у меня на глаза наворачивались слезы, такой уж я сентиментальный тип, что имело следствием то, что и у Флорентины выступали слезы, потому что она, в свою очередь, тоже такой человек, что плачет всякий раз, когда рядом плачет кто-нибудь другой, это у нее от меня.
После этого я выложил на стол третий билет на Кубу. Таким образом, семейное приключение Плассеков подошло к стартовой линии, вернее, к взлетной полосе. И мы заказали два глинтвейна – один с алкоголем, другой без, чтобы чокнуться за брата Флорентины.
Сочельник у стойки
В субботу довольно скоро подступил вечер, и не только потому, что дням в это время года традиционно требуется не так много времени, чтобы состариться. Я тоже был сильно занят. В первой половине дня, например, прибирал квартиру – во всяком случае, добросовестно позаботился о том, чтобы всюду можно было свободно пройти.
В середине дня я по телефону пожелал Кларе Немец и всему «Новому времени» веселого Рождества, и мы обсудили детали посвященного мне редакционного праздника и моего официального вступления в должность. По этому случаю я спросил для верности, нормально ли будет, если на первые две недели февраля я возьму отпуск.
– Три недели работы – и после этого две недели отпуска? Да ты шутишь. – Она даже растерялась от такой наглости.
Мне пришлось клятвенно заверить ее, что такая ритмичность в моей работе – исключение и что дальше у меня в «Новом времени» все пойдет нормально.
Во второй половине дня я навестил, как практически всегда 24 декабря, маму. Наши с ней подарки носили, если не считать цветов, кофе и пирога, скорее вербальную природу: мы взаимно, очень убедительно и долго заверяли друг друга, что нам достались лучшие на свете мать и сын, после чего каждый из нас самокритично подвергал сомнению, так ли это на самом деле. Она на самом деле была лучшей матерью; на свой счет я, признаться, не был так уверен, но выбирать нам все равно было не из чего.
Когда стемнело, я неожиданно для себя начал испытывать некоторую нервозность, связанную с предстоящей встречей с мистером благодетелем. Этот человек подспудно занимал меня четыре месяца подряд и даже заново перестроил мою жизнь, пусть и невольно. Больше всего меня нервировало то, что мы забыли договориться о конкретном часе, хотя и условились о встрече поздно вечером. Еще до полудня я отправил ему имейл на сей счет, но так и не получил ответа. Мне оставалось лишь надеяться, что он не передумал.
* * *
В половине девятого я вошел в бар Золтана, это казалось мне достаточно рано для свидания вслепую в вечер сочельника. Я устроился на табурете – к счастью, еще никем не занятом – на дальнем конце барной стойки. С этим табуретом шутки были плохи, потому что у него не было спинки и он уже не раз под утро беспощадно ронял меня на пол. Но зато оттуда, из дальнего угла, открывался идеальный угол обозрения пивной.
Некоторые отказники Рождества уже заняли свои места. За столом у окна играли в карты, и оттуда исходило довольно сильное оживление. Большинство остальных производили впечатление скорее впавших в ступор или, вернее говоря, предавшихся созерцанию, выражая это по-рождественски, и были погружены либо в разговор, либо в себя, либо поглощены своим мобильником. С тех пор как эти аппараты вошли в обиход и стали задавать тон, а также вид всей общественной сцены, люди даже в абсолютном одиночестве и пустоте все еще казались занятыми на полную ставку.
Правда, я в своем поиске благодетеля мог сосредоточиться исключительно на одиноко стоящих или сидящих мужчинах, но среди них пока что не было никого, кто вызывал бы подозрение, что он и есть великий анонимный благодетель. Уже очень скоро я начал спрашивать себя, а каким я его вообще себе представляю. Конечно, он совсем не обязательно должен был явиться сюда в белом костюме с черным галстуком и в темных очках или в берете басков, но хотя он и заверил меня письменно, что абсолютно не будет бросаться в глаза, инстинктивно я все-таки ожидал, что он покажется мне нездешним, чужим, в чем-то экзотичным. Те же, что были здесь, все как один однозначно были здешние, а не какие-нибудь еще, если учесть особенность этого вечера.
– Веселого Рождества, Гери, рад тебя видеть, похоже, у тебя на сегодняшний вечер тоже не нашлось лучшего занятия, – приветствовал меня Золтан, хозяин заведения.
Мы обменялись парой незначительных фраз, при которых мне – по моему мнению – прекрасно удалось скрыть, что я здесь кого-то поджидаю, прежде чем я, хотя и запоздало, отказался заказывать мое первое пиво, но зато, признаться честно, быстро заказал второе и третье. Мне нужно было следить лишь за тем, чтобы вовремя остановиться, чтобы завтра я мог подробно рассказать Мануэлю о пережитом во время встречи. Кроме того, мне предстояло первое празднество с моим маленьким семейством – увеличенным на Йохена – и вручение сыну рождественского подарка – поездки на Кубу. Я, что называется, катился из одного спектакля прямо в другой.
Мой взгляд был устремлен в основном на входную дверь, при этом я, естественно, напрягался всякий раз, когда дверь открывалась. Но когда входящий показывался целиком, он тут же отсеивался, потому что в нем не было ничего особенного, что отличало бы его от остальных не-анонимных не-благодетелей.
Короткое время я подозревал одного посетителя – мужчину лет пятидесяти с бородой и лысиной, – поскольку он, войдя, долго озирался, как будто ожидая, что с ним кто-то заговорит. Но когда я двинулся к нему и уже хотел непринужденно сказать: «Добрый вечер», как он повернулся и вышел вон.
До полуночи оставался всего какой-то час, когда мобильник в кармане завибрировал. Эсэмэска оказалась верным средством от моей прогрессирующей сонливости, поскольку она была от Ребекки:
«Дорогой Герольд, я надеюсь, у тебя был хороший сочельник. У меня в кругу семьи и самых близких друзей в Зальцбурге было очень весело, но я хочу снова в Вену, где мы, надеюсь, скоро увидимся. Пока, и приятных праздничных дней, твоя Ребекка».
Это можно было интерпретировать и так, и эдак, но я был в таком настроении, что склонялся принять эту эсэмэску за объяснение в любви или как минимум за приступ рождественской тоски по мне. И поэтому решил ответить ей чем-нибудь особенно сердечным, как только здесь все закончится.
Жертвовать – ужасно огромное удовольствие
После полуночи я понемногу начал смиряться с тем, что благодетель жестко кинул меня на моем же кожаном барном табурете. Я еще раз оглядел лица всех присутствующих гостей, частями интенсивно расцвеченных иллюминацией, которые, правда, различал не слишком отчетливо, но достаточно для того, чтобы знать со всей определенностью: искомого человека среди них не было, насколько я разбирался в людях, пусть и в несколько помутненном состоянии.
