Он остался спокоен и насмешливо улыбнулся.
– Проблема в том, что человек, который отрицает болезнь, не в состоянии что-либо предпринять, чтобы затормозить процесс образования зависимости. А с какого-то момента он при всем желании не сможет больше чувствовать себя здоровым, будет уже слишком поздно.
О’кей, когда обрисовались такие устрашающие сценарии, мне больше ничего не приходило в голову: победа осталась за доктором, но симпатичнее он мне все равно не стал.
Я давно заметил, что Мануэль, для которого все эти версии и излагались, смотрел на меня со стороны с большим сочувствием, что мне было крайне неприятно. Наконец он наклонился ко мне и тоном мольбы прошептал на ухо – так, что мистер Уланд не мог это услышать, что я потом высоко засчитал Мануэлю:
– А ты не мог бы выпивать в день хотя бы на одно пиво меньше?
Этому высказыванию нужно было дать время, чтобы оно подействовало на меня.
– Я? – уточнил я потом.
Да, можно было не сомневаться, он имел в виду меня и сделал при этом скорбное лицо. А виной всему был доктор. И, собственно, еще и анонимный благодетель.
Превосходная командная работа
В понедельник, когда Мануэль пришел домой, я огорошил его тем, что уже сотворил в одиночку два коротких текста для нашего разворота. В одной статье речь шла о подушевом употреблении алкоголя в европейских странах – в среднем каждый гражданин принимал по тринадцать литров чистого спирта, что не казалось мне таким драматичным, если распределить это количество на весь год, потому что сюда ведь входил и шнапс с высоким содержанием спирта.
Во втором тексте я дал высказаться нескольким экспертам о влиянии алкоголя на уличное движение. Кстати, накануне я выпил как минимум на одно пиво меньше благодаря тому, что приступил к этому позже, а закончил раньше. Это была сама по себе вполне пригодная тактика. Кроме того, у меня создавалось впечатление, что я и без того с каждым днем переносил алкоголь все хуже и для достижения того же эффекта мне все меньше его требовалось, о чем я мог бы затребовать справку от гуру-доктора Уланда, чтобы он больше не смел меня порочить.
Большой репортаж о «0,0 промилле» мы потом обработали проверенным способом: Мануэль на основе своих заметок давал мне длинную версию, которую я сперва записывал под диктовку, а потом вычеркивал приблизительно каждую вторую фразу. То, что оставалось, я тут же переводил с языка школьных сочинений на журналистский. Кроме того, Мануэль заставил меня сделать информативную часть о последствиях для здоровья, то есть о пресловутом ущербе для народного хозяйства, и принудил к анализу злоупотребления алкоголем среди подростков. О’кей, я уже понял, что это важно.
Насколько я был в растерянности, не зная, как подступиться к основной теме, настолько же непринужденной оказалась наша совместная работа. Мне просто нравилось, с каким воодушевлением Мануэль брался за дело, с каким удовольствием он вырабатывал концепцию подачи материала, выбирал фотографии и графики и мастерил со мной заголовки и подписи под картинками, в этом он проявлял себя как прирожденный журналист. Чтобы быть с ним вровень, мне приходилось налегать на стилистику и выуживать из подкорки весь свой словарный запас. Результатом мы оба остались довольны.
Только бы не забыть испросить у Клары Немец разрешения по-прежнему пристегивать Мануэля в качестве соавтора, когда я потом получу свое рабочее место в редакции. Нам ведь не требовался второй компьютер, достаточно было второго стула. А уж о его гонорарах я позабочусь сам – так, чтобы ему не приходилось испытывать нужду в карманных деньгах или прочих дотациях со стороны Йохена. Честно признаться, я не мог представить себе свою работу без Мануэля. Или, вернее сказать, я вообще мог себе представить свою работу лишь с тех пор, как в моей жизни появился Мануэль.
Всего лишь ненадолго пересечься
Вечером я сразу же отказался от первого пива, чтобы это уже осталось позади, и написал анонимному благодетелю такой имейл:
«Глубокоуважаемый господин Икс, наш репортаж о «0,0 промилле» готов и будет опубликован завтра. Я говорю «наш репортаж», потому что мне, как всегда, помогал мой сын Мануэль. Он в значительной мере был причастен ко всем статьям в «Новом времени», которые вы вырезали и вкладывали в конверты с деньгами. Он тревожился и переживал за судьбы тех, о ком мы писали, – и прыгал от радости, когда они или их помощники затем были щедро одарены вами. Как вы думаете, что это может значить для четырнадцатилетнего подростка, какая картина мира у него складывается и какие ценности он возьмет с собой в будущее? Такое не под силу самой лучшей педагогике».
Этот пассаж хотя и был немного стереотипным, написанным в стиле социальной романтики и не вполне свободным от пафоса, но сам я от него расчувствовался и поэтому взял себе второе пиво, то есть в целом – первое. Затем я продолжил:
«Теперь я выдам вам еще кое-что, что для вас, возможно, прозвучит абсурдно: Мануэль не знает, что я его отец, потому что я сам узнал об этом лишь несколько месяцев тому назад и до сих пор не нашел подходящего случая, чтобы открыть ему это. Четырнадцать лет, которые я пропустил, мне уже не наверстать. Но за то короткое время, что мы знаем друг друга, произошло много чего, мы тесно сроднились, этим я тоже не в последнюю очередь обязан вам. Эта интенсивная фаза отношений, к сожалению, теперь подходит к концу, поскольку его мать возвращается из Африки и сможет предоставить ему полноценную семью, чего в моем случае, видимо, не случится никогда, насколько я себя знаю, но неважно».
На этом месте я сделал вынужденную паузу, и мне пришлось долго думать, как сформулировать заключительный пассаж. Я выбрал в конце концов вариант, в котором снова наносил мазки погуще, и написал:
«Но в завершение я выскажу еще одно действительно большое желание: я хотел бы разделить с Мануэлем нечто особенное, нечто такое, что связывало бы только нас двоих и заставило бы нас помнить эти месяцы вечно. А это особенное, наша большая и общая для нас тайна, как мне ни жаль, – однозначно вы! Мануэль просто горит желанием узнать, кто же этот анонимный даритель, который, например, вытащил его друга Махи из безвыходного положения. Да, я хотел бы иметь возможность сказать Мануэлю, кто вы такой, кто совершает такие поступки – по каким бы то ни было причинам, – и как вы вышли именно на меня».
Так, самое трудное осталось позади, теперь оставались лишь технические детали.
«Для этого я хотел бы ненадолго пересечься с вами и обменяться парой слов, не более того. Было бы хорошо, если бы удалось это устроить в один из ближайших дней, лучше бы до Рождества. Я еще раз обещаю вам, что после этого навсегда оставлю вас в покое. С дружеским приветом, Герольд Плассек».
Странные женские реакции
Как я и боялся, ответ благодетеля заставил себя ждать. Но он хотя бы не отказал мне тотчас. В первой половине вторника позвонила Клара Немец, чтобы сделать комплимент, а именно: как это было мужественно – взяться за тему алкоголизма, при этом я, честно признаться, не вполне понимал, что тут такого уж мужественного, ну да как ей будет угодно. По крайней мере, газетный разворот во всем многообразии аспектов мне действительно удался, считала она. В редакции «Нового времени», мол, конечно, уже настроились на то, что после девяти тысяч евро для Кёнигштеттена пожертвования больше не поступит, а если и поступит, то лишь остаточная небольшая сумма, что, конечно, ни в коем случае не умаляет моих достижений. На это я предпочел промолчать, чтобы не вызвать подозрения в осведомленности.
