Первым делом я узнал, что она не из тех женщин, что принимают гостя в теплых шлепанцах, в коричневых леггинсах и в водолазке размера XXL. Мы бегло чмокнули друг друга в правую щеку – к сожалению, одновременно, так что из этого мало что вышло. Я протянул ей бутылку чилийского красного вина и какое-то зеленое растение, цветущее белым цветом.
– Красиво тут у тебя, – сказал я.
– Ах, Герольд, это же только прихожая, – скромно ответила она и улыбнулась.
– Да, но ты еще не видела мою прихожую, – ответил я.
Она довольно скоро и без моей просьбы сунула мне в руки пиво, и мы проделали небольшой обход ее квартиры в старинном доме, чрезвычайно приятной в том, что касалось цветовой гаммы и температурного режима. Квартиру наперегонки согревали старомодная бело-желтая изразцовая печь и светлый паркетный пол, что по зимнему времени в принципе было уже половиной квартплаты.
Когда мы остановились у входа в спальню с очень широкой кроватью, где могли бы разместиться тридцать Ребекк в ряд, если их плотно уложить, мне в голову пришла абсурдная мысль. Я спросил себя, есть ли мужчины, которые в моей ситуации напрямик двинулись бы к кровати и проделали рукой небольшой тест на жесткость матраца, чтобы затем фривольно и удовлетворенно кивнуть Ребекке или подмигнуть ей двусмысленно или недвусмысленно-призывно. И как бы она на это отреагировала? Этого мне так никогда и не узнать, поскольку я водрузил себе на лицо более или менее непроницаемую мину и сказал:
– А здесь, значит, ты спишь.
После этого кивать пришлось уже ей, хотя и не обязательно фривольно.
* * *
На ужин было несколько и впрямь чудесно приготовленных миниатюрных блюд, они следовали одно за другим, поставляя все новый материал для разговоров, выдержанных в интимно-тихом тоне – о рецептах, биологическом выращивании и здоровом питании, которое не обязательно должно быть при этом невкусным. Фоновая музыка тоже создавала атмосферу, наверное, то был Бах. Поскольку я уже по опыту знал, что сонаты для фортепиано и/или скрипки в такой ситуации почти всегда оказывались Бахом, но избави бог при этом ляпнуть: «Ах, как красиво, Бах». Незамедлительно последует: «Нет, это Вивальди». А если сказать наоборот, опасность будет так же велика, и я предпочел промолчать. Классическая музыка была не совсем по моей части.
После главного блюда возникла пауза для передышки, которую Ребекка использовала, чтобы зажечь несколько свечей и приглушить свет. Если бы это сделал я, случай был бы ясным, но у женщин ведь никогда не знаешь наверняка, что на самом деле означают жесты, сами по себе однозначные. Поэтому я предпочитал ждать какого-то подходящего ключевого слова, при этом обнаружив, что переношу красное вино лучше, чем оно мне нравится на вкус, и что мое желание быть к Ребекке ближе, то есть еще ближе, от глотка к глотку нарастает. Пиво и шнапс, кстати, такого эффекта могли достичь не всегда, ну да ладно.
– Мне с тобой просто приятно и всегда очень интересно, – сказала Ребекка чуть позже.
По телефону это было бы уже хорошим комплиментом, но сейчас мы сидели на диване у камина достаточно близко друг к другу, лицом к лицу, и свобода действий устремлялась вверх разве что вербально, так я думал.
Моя рука было собралась лечь ей на плечи, но она спросила:
– Знаешь, что в тебе совершенно особенное, Герольд?
Нет, но, честно признаться, хотел бы узнать, подумал я.
– Ты обладаешь бесконечным спокойствием и терпением. Ты все принимаешь и всему позволяешь быть таким, как оно есть. И вещам, и людям. В том числе и мне.
Это у нас уже было в предыдущий раз, видимо, «позволять» действительно было моим царским делом.
– Ты не ведешь никакую тактику, еще никогда ничего от меня не требовал, никогда ни на чем не настаивал, не давил на меня и не пытался ошеломить. Ты один из очень редких мужчин с такими качествами, можешь мне поверить.
Это было как бы последним доказательством того, что тест на жесткость матраца у нее в спальне не был бы оптимально уместным.
– Ах, да я бы рад был на тебя давить или ошеломить тебя, но у меня, к сожалению, нет для этого средств, – сказал я.
Это я хорошо ввернул, поскольку она действительно чмокнула меня за это в щеку, приведя на время в оцепенение.
– И вообще, ты самый нетщеславный мужчина, какого я знаю. Это так приятно. Обычно все хотят лишь доказать мне, какие они крутые. А ты совсем другой, ты настоящий, ты показываешь и свои слабости.
Что не удивительно, у меня их богатый ассортимент, есть что предложить.
– Так, а можно и мне сказать про тебя что-то приятное? – спросил я наконец в порядке самозащиты, а то я был уже полностью упакован в вату.
Она выжидательно улыбалась. Я немного подумал, не упомянуть ли мне какую-нибудь часть ее лица или тела – к примеру, каки-оранжевые уши, каких не сыщешь ни у одного известного мне художника, ни у Вермеера, ни у Гогена – и уж подавно не сыщешь у Ван Гога. Но потом я выбрал нечто более общее, что, может быть, звучало и бредово, но я сказал это архисерьезно:
– Ты совершенная женщина, о какой всю жизнь мечтает каждый мужчина. И именно мне выпало здесь и сейчас сидеть рядом с тобой, хотя ты даже чисто внешне играешь совсем в другой лиге, чем я. Это для меня какое-то везенье по ошибке.
Я ненадолго задумался, действительно ли «везенье» – идеальное слово, не элегантнее ли было бы употребить, например, «счастливый случай», но в ту секунду, видимо, «везенье» оказалось более кстати, потому что Ребекка преодолела последний остаток дистанции между нашими телами, и я на сто процентов знал, что поступаю правильно, обнимая и целуя ее, что я, конечно, не преминул сделать. Еще не закончив поцелуя, я заметил – по грандиозности ощущения поцелуя, – что он лучше всякого Рождества. Сейчас было интересно лишь одно: остановится все на этой сцене или все-таки дело дойдет до продолжения. Чтобы не изменить своей роли ангела терпения, этот выбор я целиком предоставил Ребекке. И она сказала – когда ее губам наконец снова была предоставлена свобода говорить:
– А что ты имеешь против того, чтобы немного полакомиться?
Она была не из тех женщин, что формулируют двусмысленно, поэтому было ясно, что ее предложение относится к области кухни; там и должно оставаться.
– Шоколадный торт собственного приготовления, – добавила она.
– Блестящая идея, – сказал я.
Этими словами я был горд, ибо они доказывали мое геройское владение телом. Другим мужчинам и впрямь было чему у меня поучиться. Кроме того, шоколадный торт, вообще-то, всегда был для меня альтернативой чуть ли не всему на свете. И с этим «чуть ли» я мог бы в данном особенном случае, надеюсь, еще хорошенько пожить некоторое время, подумал я.
Беспощадная последняя воля
Любовный хмель имеет то преимущество, что повседневность, которая обычно требует некоторого преодоления, прежде чем оказаться позади, вдруг осуществляется сама по себе, как в трансе. Например, в пятницу я встал так рано, что на улице было еще темно, помыл посуду – по крайней мере, вымыл чашку и ложечку для кофе, сделал себе кофе, сел к монитору и открыл почту с намерением написать Ребекке пару строк. Поскольку Ангелина наравне с другими еще спала, в папке у меня было одно-единственное сообщение. Которое, однако, было содержательно и по своему действию оставило далеко в тени двойной эспрессо. Оно гласило:
