Это я понимал, по крайней мере, голос его звучал именно так, как если бы на шее у него была удавка.
– Вот что я хотел тебе сказать, – закончил он.
– Что именно?
– Что в настоящий момент я не могу давать официальное опровержение и заявлять, что это не я был великим благодетелем, иначе мне пришлось бы объяснять, куда же в таком случае утекли деньги, а этого мне делать никак нельзя.
Тут я прямо-таки обомлел.
– Это значит, что люди и впредь должны верить, что…
– Я ничего не могу против этого предпринять, мой адвокат велел молчать, мне очень жаль.
Я-то всегда полагал, что велят как раз адвокатам, а не наоборот, но в этом извращенном мире гешефта можно было ожидать чего угодно, к этому я уже привык.
– Герольд, мне правда очень жаль, что твое дело, само по себе хорошее…
– Не трудись.
– Тем не менее, и я говорю это совершенно честно, также и от имени Гудрун и Флорентины – мне настолько жаль тебя, что ты не поверишь…
– Не надо меня жалеть, пожалей себя, – ответил я.
Бедная Гудрун, после меня она действительно заслуживала чего-то лучшего, а не того, чтобы из огня да в полымя.
– И пусть наш разговор останется между нами, это ты должен мне обещать, – добавил он наполовину чистосердечно, наполовину униженно.
– О’кей, но при одном условии, – сказал я.
– И каково оно?
Я был бы рад помучить его дольше, но момент для этого был и впрямь не идеальный, когда он так на меня смотрел.
– Еще один виски, – ответил я.
Глава 15
От спокойствия не остается и следа
На следующий день я, к счастью, проснулся лишь к полудню и, почистив зубы, как раз успел прочитать два имейла из двух десятков непрочитанных. Причем ко второму – от Петера Зайбернига – я перешел скорее машинально, потому что мысли мои все еще оставались в первом. Который был от Ребекки.
«Дорогой Герольд, у нас гора свалилась с плеч оттого, что нам не придется возвращать пожертвование назад. Вечер среды, в 19.30, мне очень подходит! Как ты смотришь на то, чтобы встретиться в кафе «Хозе Антонио» в Фридмангассе? У них есть испанское пиво и на закуску замечательные тапас».
До этого места сообщение было просто превосходным, но затем произошел перелом:
«Я, кстати, спросила у Норы, не хочет ли она тоже пойти. Я надеюсь, тебе это не помешает. Дела у нее в настоящий момент не очень, и я подумала, что ей пошло бы на пользу немного отвлечься. Идея ей очень понравилась… ☺ Итак, пока, до вечера среды! Мы рады, Ребекка».
Это обескураживало, а если разобраться, было настоящей подлостью – да еще в комбинации с этим смайликом, относящимся к Норе, так что я уже подумывал, не взять ли мне с собой одного из моих приятелей – например, Хорста или Йози – в наказание – и не приставить ли его к Ребекке, но потом я счел это все-таки слишком жестоким. Но, так или иначе, она мне уже наперед испортила всю радость от нашего первого настоящего рандеву. Может, в зубах она что-то и понимает, но в романтике она лузер. Мысль о том, что она, возможно, вообще не испытывает ко мне симпатии как к мужчине и потому ищет спасения в невинной встрече втроем, я смог выносить не больше нескольких долей секунды – из-за слишком высокого градуса безутешности.
* * *
Итак, я соскользнул в имейл Зайбернига. Он поздравлял меня с чутким репортажем об аутистке Романе с ее рисунками; на этот репортаж уже поступали многочисленные положительные отклики. Даже одна якобы именитая венская галеристка, имя которой мне, естественно, вообще ни о чем не говорило, позвонила и завела речь о перспективах вернисажа «интересной юной художницы». Я уже было собирался закрыть имейл Зайбернига, не дочитав до конца, но тут наткнулся на следующее:
«А теперь о другом. Не знаю, говорила ли с вами об этом Клара Немец. Но мы хотели бы крепче связать вас с нашей газетой. Ваши социальные репортажи уже стали товарным знаком – тем, чего давно не хватало «Новому времени». И это совершенно никак не связано с серией спонсорских пожертвований. Может быть, вам стоит сначала подумать, хотите ли вы получить штатную должность, в январе она как раз освобождается. Тогда вы получите также рабочее место в редакции, однако регулярное присутствие на рабочем месте от вас не потребуется. Подумайте об этом в спокойной обстановке. На все вопросы я охотно отвечу. Сердечный привет, Петер Зайберниг».
Если смотреть объективно, это было долгожданное радостное известие, хотя меня и раздражало то, что в последнее время мне то и дело предлагали что-нибудь обдумать в спокойной обстановке. Если это больше двух вопросов одновременно, моя голова переполняется до краев, и через нее больше ничего не проходит, все застревает, и тогда от спокойствия не остается и следа.
Кроме того, я заметил, что по-настоящему обрадовался предложению лишь при мысли о Мануэле, потому что «Во-первых, я твой отец, а во-вторых, я теперь работаю в штате «Нового времени» звучало намного лучше, чем «Во-первых, я от случая к случаю пишу статьи, чтобы у меня были деньги на хлеб насущный и насущное пиво, а во-вторых, я твой отец».
Как раз в этот момент позвонил Мануэль, осведомился, какие уже есть отклики на наш репортаж, спросил, нет ли новостей из серии пожертвований, на что я ответил отрицательно, и сообщил мне, что сегодня он не сможет прийти, потому что договорился со школьными друзьями.
– Но тебе что-то хочет сказать тетя Юлия. Пока!
– Тетя Юлия?
– Да, привет, это Юлия. Слушай, Герольд, а мы не могли бы поговорить?
– Конечно, мы ведь говорим. Что там у тебя?
– Я имела в виду, не по телефону. Может быть, сегодня, не могли бы мы…
– Да, разумеется, ты можешь зайти ко мне, только это должно быть еще до вечера, потому что вечером у меня… мне надо… Вечером я… недоступен.
Да, к сожалению, «недоступен» – это было, пожалуй, единственно верное слово для того, что у меня ожидалось вечером.
Водка, увы, пресновата
– У меня сейчас, к сожалению, не прибрано, – сказал я.
Юлия кивнула, даже не оглядевшись по сторонам.
Мы пили фруктовый чай, то есть она пила фруктовый чай, к тому же без сахара, а я пил пиво, но она, несмотря на это, не бросила в мою сторону ни одного укоризненного взгляда. Мы говорили про Мануэля, про то, какой он замечательный мальчишка, какой разумный и интеллигентный – скорее как шестнадцати– или семнадцатилетний.
– Иногда он кажется более зрелым, чем я сам, – признался я.
К моему стыду, Юлия даже не сделала попытки возразить. Но зато я заслужил от нее и щедрые комплименты.
– Гери, ты хорошо на него влияешь, он по-настоящему расцвел. И Алиса счастлива, что ты так о нем заботишься и даже берешь с собой на репортажи, и что он тебе целиком доверяет, и что у вас все так хорошо складывается. Для него ты стоишь просто на пьедестале, – сказала она.
