Она была достаточно вежлива, чтобы сообщить, что, будучи родом из Зальцбурга, она не особенно хорошо ориентируется в Вене и что мне следовало бы просто проштудировать пару популярных экскурсионных брошюр, которые дюжинами лежат повсюду на видном месте.
– Ах, очень хорошая идея, спасибо, я так и сделаю! – сказал я.
После этого разговор без околичностей перешел к делу.
– Почему бы тебе не сказать, что ты его отец? – спросила она.
– Как-то до сих пор не подворачивалось подходящего случая, уж лучше я еще немного подожду, – мялся я.
– Подождешь чего? Что он сам догадается? Я бы не стала этим рисковать, это может многое разрушить, потому что у него тогда возникнет чувство, что ты от него прячешься, – сказала она.
– Он вообще не хочет знать, кто его отец, он мне сам признался.
– Ясно. Потому что он боится разочароваться.
– Верно. И я тоже боюсь, что он разочаруется, когда узнает, что это я.
– Вот этого как раз не будет, совсем наоборот, – заявила она.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что это сразу видно, когда видишь вас вместе и когда слышишь, как ты о нем говоришь. Вы подходите друг другу, вы представляете собой единство. Тут задействована большая симпатия. Ты для него важен.
– Мне радостно слышать это, – сказал я и был рад слышать, что она так обо мне говорит.
– И мальчик для тебя очень важен. Знаешь, почему? Он захватывает тебя в свое распоряжение, он будит твое дремлющее чувство ответственности, он тебя расшевеливает.
Признаться, до сих пор мне редко приходилось слышать в связи со мной слова «чувство ответственности», пусть даже дремлющее. Мне захотелось тут же взять ее за руку, которая лежала на столе и постукивала по нему пальцами. Но это был все-таки неподходящий момент. К счастью, я был из тех людей, которые практически всю свою жизнь могли прождать подходящего момента.
И я побыл могущественным человеком
Естественно, Ребекка тоже хотела знать, есть ли у меня какие-то предположения, кто так впечатляюще и публично вовлек меня в свою большую тайную миссию.
– Нет, понятия не имею, но я уверен, что меня эта персона не знает. А если и знает, она совсем не собиралась сделать мне доброе дело. Поскольку публичность вообще не мой конек, – сказал я.
– Но и для этой персоны публичность тоже не ее конек, так что вы опять же очень хорошо подходите друг другу, – ответила она.
Вообще-то, мне совсем не хотелось сейчас обсуждать с Ребеккой серию пожертвований, ведь эту тему мы могли приберечь для одной из наших – надеюсь, многочисленных – дальнейших встреч. Что интересовало меня больше всего, так это ее пока что не заданный «необязательный вопрос», в связи с которым она заявила, что не хочет меня притеснять.
Когда я наконец заговорил об этом, она откинулась назад и принялась рассказывать о своей подруге, стоматологине Норе, которая с девятью коллегами – мужчинами и женщинами – на общественных началах ведет необычайную практику: зубоврачебную помощь для социальных случаев, для бездомных и нуждающихся – в многофункциональном так называемом Ценерхаусе в Шляйфмюльгассе.
– Я тоже там работаю раз в неделю и хотела бы еще увеличить свою нагрузку, – сказала она.
Мне разом стало ясно, почему она с самого начала не испытывала по отношению ко мне боязни соприкосновения.
– Это хорошее дело, – сказал я.
– Да, несомненно, – ответила она.
Возникла пауза, во время которой она смотрела на меня так, будто я должен был сам до чего-то дойти, но я только смотрел, как она смотрит на меня, и это забирало всю мою концентрацию.
– Нам нужно оборудовать лечебный зал, мы должны все обустроить по последнему слову техники, например, нам срочно нужны новые лазерные приборы и другие вещи, – объяснила она.
– Ага, – произнес я. Постепенно до меня стало доходить.
– Но для этого у нас, к сожалению, нет денег.
– Я понимаю.
– И когда я рассказала Норе про тебя – ну, что я тебя знаю, что ты мой пациент, – Нора сказала, а не могу ли я просто спросить у тебя… потому что спросить-то можно, сказала Нора…
– Спросить-то можно всегда. Спрос не стоит денег, – заметил я.
Правда, это было не так, в наше время спросить стало стоить довольно дорого, достаточно вспомнить психотерапевтов, или архитекторов, или налоговых консультантов, но неважно, к нашему случаю это не подходило.
– Не мог бы ты в «Новом времени» при случае несколько строк…
– Ну разумеется, – сказал я.
Не так много бывает моментов, когда ты не знаешь, то ли дела твои идут катастрофически плохо, то ли фантастически хорошо, то ли тебе считать себя переоцененным, то ли недооцененным, то ли тебя уважают, то ли используют. Вот как раз такой момент я и переживал, и инстинктивно решил вести себя так, будто это была золотая середина.
– Ты хочешь сказать…
– Вообще-то, скорее Нора.
– Ты хочешь сказать, что Нора имеет в виду, что вам, может быть, кто-нибудь пожертвует десять тысяч евро, если я об этом напишу?
– Да, как я уже говорила, Нора…
– То есть сама ты в это не веришь?
– Верю, но, понимаешь, мне бы не пришла в голову мысль…
– Я понимаю, это была мысль Норы, но ты находишь ее хорошей.
– Естественно, – робко призналась она.
Видимо, я как следует вверг ее в смущение, и от этого уши у нее приобрели цвет этих крупных экзотических фруктов, которые можно купить в супермаркете, но их еще никто никогда не надкусывал – по крайней мере, никто из моих знакомых. Их называют то ли «каки», то ли еще как? Странно, что мысль про надкусывание пришла мне при виде ушей Ребекки.
– А если пожертвование не последует? Ведь вы с Норой будете сильно разочарованы? – спросил я.
– Нет, вовсе нет, вообще нет, я бы сочла очень крутым уже то, что про нас написали в газете: что мы есть, и что к нам можно прийти, и что мы никому не откажем, даже если у человека нет медицинской страховки.
– Разумеется, я это сделаю, – сказал я.
Теперь ее руки, постукивавшие пальцами по столу, разом вспрыгнули на мои ладони и принялись их тепло массировать. Это было наградой наперед.
Ситуация была необычной. Меня еще никто никогда не ценил за то, что было в моих руках – в моих свежепотисканных, согретых ладонях: написать нечто весомое для улучшения чьих-то жизненных обстоятельств. И я внезапно ощутил прилив малознакомого чувства собственной власти. И видя, какими глазами смотрит на меня Ребекка, я должен был себе признаться, что раньше даже не представлял себе, что значит побыть на мгновение могущественным человеком.
