– Я пойду к Бипу.
Когда я вошла, Бип, насвистывая, стоял ко мне спиной у окна. На кровати лежал, криво разинув пасть, его маленький, напичканный вещами брезентовый саквояжик. В углу сиротливо притулился надувной бассейн Мими.
– А, Мышонок! – обернулся ко мне, натужно улыбаясь. – А мы, видишь, уезжаем.
– Бип...
– Да, пора сматываться. Осточертела эта дыра. Поедем на автобусе, как тебе такая идея? Будешь весь день смотреть в окно. Снимаемся с якоря!
– Я знаю про Мими.
На секунду в крыжовенных глазах что-то блеснуло: то ли злость, то ли слезы. Не отвечая, не глядя на меня, он склонился над саквояжем, будто бы в поисках чего-то. Я вздохнула и вышла, тихо притворив за собой дверь.
Когда вернулся Лева, выяснилось, что исчезла Памела. Увязавшись за ним, она трусила рядом до самого пляжа и даже помогала ему рыть могилу. «А потом я потерял ее из виду. Не до того было», – оправдывался Лева. Погруженный в мрачные мысли, он дошел до самого дома, когда вспомнил о Памеле. Вернулся на пляж, послонялся по набережной, даже в парке побывал, но все без толку. Бип, казалось, обрадовался этому происшествию и наотрез отказался продолжать поиски. «Она не вернется» – заявил он, и никто не стал ему перечить.
Спешка сделала наш отъезд и весь этот невыносимый день нереальными. Я не видела черной лужи на ступеньках, не ходила больше на пляж, и потому мне до сих кажется, что Мими, затосковав, просто ушла от нас, быть может, присоединилась к каким-нибудь своим более счастливым пернатым сородичам. Беглянка Памела так и не объявилась. Вот ее-то, маленького ленивого поросенка под тревожными кипарисами, я иногда вижу во сне. Где ты, Памела?
Сейчас вся эта неделя в рыжей дымке наступающей осени кажется мне иллюзией, странным сном, от которого просыпаешься в слезах и помнишь мучительно долго. Я беру ее в руки, как янтарный шар с морем и кипарисами внутри, и, встряхнув, зачарованно наблюдаю (так Мими смотрела на белок), как кружатся и падают в воду желтые листья.
Старикам тут не место
Возьмите живого колбасуся и сдерите с него семь Шкур, невзирая на его крики.
Борис Виан
Зрение мое необычайно обострилось. Мир казался стройным и высоким, как готический храм. Помню, я даже решил, что у меня удлинились, как у хищников, зрачки. Несмотря на грязный туман с рыжеватой кромкой, рваными пластами стлавшийся по площадке с танцующими, я различал все до мельчайших деталей. Пространство вокруг меня преобразилось: словно сбросив тяжкие путы, ничем не сдерживаемый воздух стал текучим, живым. Течение воздуха, роение воздуха – таким было мое тогдашнее ощущение. Казалось, еще немного, и я постигну тайну времени, еще чуть-чуть – и тайны Вселенной разверзнутся под моими ногами.
Я тер глаза и часто мигал, в надежде добиться цельной картины, и время от времени какой-нибудь газетный лоскут пространства разглаживался, превращаясь то в хрустальную туфельку, то в волосатый кулак. Такая мелочь, как зацепка на бледно-розовой перчатке Коломбины, слившейся в кровавом поцелуе с другой Коломбиной, казалась мне грубым проявлением увечного человеческого бытия. Я попытался вернуть гармонию: поправил Коломбинам съехавший, один на двоих, парик, но был неблагодарно послан.
Глаза понемногу привыкали, обыкновенное человеческое зрение возвращалось ко мне. Пробираться между телами танцующих было непросто, меня то и дело толкали и останавливали: деревянный и неповоротливый, я диссонировал с жаркой танцующей массой. В какой-то момент из карнавального пестроцветья вынырнул Арлекин и, схватив меня за плечи, стал раскачиваться вместе со мной в такт музыке – две алые в ромбах неваляшки. Было смешно, страшно и радостно плыть по течению, никому не прекословя, безвольно следуя абсурдным правилам игры. Когда мой непрошеный учитель растаял – так же внезапно, как появился, – я, продолжая раскачиваться по инерции, продолжил свой путь.
Немного придя в себя после разговора с карликом, я двинулся туда, где громыхала музыка и возле пустой сцены толокся карнавальный люд. Пульчинелла, конечно, заговаривал мне зубы: Жужа здесь, никуда не уехала. И она не Коломбина. Погоня за сумрачными дамами и смуглыми леди сонетов была верхом глупости и недомыслия. Жужа – персонаж гротескный с головы до ног и, конечно, ни в каких дам с камелиями она бы не стала рядиться. Но в кого же тогда? Она любит загадки, недомолвки, блики и полутона, обожает выпячивать свои надуманные, фантастические недостатки, бравировать ими. Кот? Я вспомнил толстую глотательницу огня. Маска под маской? Не исключено. Или этот, на ходулях. Черт, мне бы присмотреться к нему получше! Или... или Бригеллова смуглянка.
Каждая новая догадка, как отчаянный рывок вязнущего в болоте человека, только усугубляла картину. Кот, глотатель, человек на ходулях, девушка-луна, кто? И почему, собственно, я решил исключить Коломбину? Жужа могла нарядиться ею из банального чувства противоречия, закономерности назло. Психоаналитические кульбиты мысли ни к чему меня не привели: я не знал и не любил людей, это правда. Беглянкой может оказаться кто угодно.
Отчаявшись, я решил отключить надоедливый разум: пусть припертое к стенке подсознание, как эльфийский фиал, укажет мне путь в темной пещере. Этот решительный шаг, однако, мало мне помог: то ли разум мой оказался слишком откормлен, то ли подсознание – чересчур малокровно. Дважды, повинуясь многозначительным флюидам, я шел по ложному следу, несмотря на острое зрение и отличный нюх (который тоже обострился). Изящная спина невысокой Пьеретты с лицевой стороны обернулась пузатой горгульей. Виртуозно отплясывающий Кот, без особых усилий отделенный от своей усатой маски, оказался хамовитым хлыщом, который весело загоготал, обдавая меня прокисшим ароматом всеобщего сумасшествия. Безумная, чумная толпа... Чума. Доктор Чумы. Дама в красном. Арлекин. Я пошатнулся от ослепившей меня догадки. Каким же нужно быть идиотом! Ромбами, разноцветными лоскутными буквами проступило одно-единственное слово – Арлекин. Арлекин у пруда, Арлекин, стремительно исчезающий за деревьями вместе с Доктором и Дамой, Арлекин, кружащий меня в танце. Все встало на свои места, паззл сложился. Теперь-то я понимал, что никем, кроме Арлекина, она и не могла быть. Все остальные образы были бы лживы и бессмысленны. Арлекин. Мой двойник. Мое alter ego. Мы сняли маски, а не надели.
Отвернувшись от сцены, где теперь разливалась тощая, похожая на утконоса девица с длинной шеей, я стал пробираться к бару, чтобы там, в относительном покое, навести резкость и перевести дух. Вид у меня, должно быть, был удручающий: старик без рыбки возвращается к разбитому корыту.
Впрочем, у барной стойки мои сети вытащили на берег небольшую вертлявую рыбешку – подернутого дымкой вины Бригеллу. По тому, как напряженно он скрючился над стаканом, словно хотел слиться с ним воедино или залечь на его зеленом илистом дне, я догадался, что о развенчании чистого образа друга его уже информировали. Двуличная тварь, подумал я, нависая над предателем с ангельской улыбкой на устах. Вжав голову в плечи, Бригелла, жалкий, похожий на креветку, видимо, надеялся проползти у меня между ног, которые я для устойчивости постарался расставить настолько широко, насколько позволяло мое пуританское воспитание и ограниченные физические возможности.
