— И как я буду откапывать всех этих старых знакомых? Прошло пятнадцать или шестнадцать лет.
— Ну да, и что с того? Шестнадцать лет — ерунда.
— Для вас, может, и ерунда, но для людей, которых я тогда знал…
Это было так очевидно, что даже Грин мог бы до этого додуматься. Точнее, уже додумался и даже решил, что это очень смешно.
— В этом-то и разница, — сказал Джейк. — между теми, у кого есть СПИД, и у кого его нет. Даже если мне удастся отыскать каких-нибудь бывших знакомых, вы представляете себе, сколько из них уже умерло?
Например, Фея.
Пять лет назад Джейк получил вежливое письмо, переадресованное ему из дома дальней тетушки, про которую он едва ли говорил вообще кому-нибудь, а уж тем более — Фее. В письме спрашивали, нет ли у него желания заехать навестить Фею, хотя вообще-то письмо написано не Феей — дело в том, что сам он уже ничего не видит. Тон письма был вежливый, сдержанный, изо всех сил стремящийся быть официальным, несмотря на врожденный простоватый стиль и подпись, после которой в скобках стояли слова «друг Саймона». Настоящее имя Феи, Саймон Хартли, употреблялось в письме три или четыре раза — достаточно часто для того, чтобы это стало резать глаз и в конце концов заставило Джейка прослезиться. Нет, Фею Джейк не забыл — только его настоящее имя. Когда он получил это письмо, Фея уже умер, так что Джейк отправился не навестить его, а на похороны. Ехать было недалеко: крематорий в Голдерс-Грин. Оказывается, несколько лет назад Фея переехал в Лондон, чтобы устроиться на работу стилистом в парикмахерской при крупном универмаге. На поминках, слоняясь по дому, Джейк рассматривал фотографии, которые расставил повсюду возлюбленный Феи. Джейк хорошо помнил жидкие рыжеватые завитушки, от которых так страдал Фея в свои семнадцать лет, и с удивлением отметил, как хорошо выглядят волосы на фотографиях Феи тридцатилетнего. Романтическая история во многих отношениях: человек преодолевает свои комплексы, чтобы достичь совершенства во всем.
Стоило Джейку подумать о «комплексах», как его тут же охватило чувство вины. Потому что похожая мысль уже приходила ему в голову, пока он стоял в прихожей этой странной, чересчур «супружеской» квартиры в Голдерс-Грин. Мысль о «комплексах» так и лезла ему в голову, но он пытался оправдать чрезмерно уютную домашнюю обстановку любовью Феи к вычурной голубой театральности — наверное, если как следует пораскинуть мозгами, можно было даже начать восхищаться его смелостью. Потом Джейк почувствовал себя еще хуже, потому что совсем ничего не знал про Фею и про то, каким он стал. Но и это чувство прошло. Друзья Феи (друзья друга Саймона) представляли собой сборище подвыпивших голубых в женском платье — толстоватых и не особенно женственных, а квартира была украшена с таким провинциальным рвением, которое можно было, конечно, списать на попытку театрализованной иронии, но на самом-то деле задача тут определенно стояла только одна — устроить себе домашний уют. Вообще-то квартира была хорошая.
Джейк все еще стоял в прихожей, когда на глаза ему попался Шон — тот выходил из ванной и, удивленно приподняв одну бровь, косился на хоровод ароматических свечей, расставленных вокруг умывальника. Момент довольно неловкий: непонятно, обниматься им, пожать друг другу руки или — что? Джейк протянул Шону руку. Шон ее пожал.
— Хорошо выглядишь, — сказал он.
Джейку не было нужды произносить ответную любезность. В отличном костюме, по-настоящему классно выбритый и со своими от природы иссиня-черными волосами Шон выглядел одновременно и умным, и красивым — самое выигрышное сочетание. В то время он был телепродюсером. Джейк пару раз видел, как его имя проносится в титрах разных телепрограмм, но Шон уже подумывал о том, чтобы бросить продюсерскую деятельность и открыть собственную компанию. Когда он сообщил об этом Джейку, тот сказал:
— Молодец. Стань миллионером.
Шон ответил, что станет.
Джейку не предоставлялось случая это проверить, но он подозревал, что у Шона уже есть миллион. На фоне провинциальных педиков, собравшихся в доме Феи, он был голубым совсем другого полета, фигурой необыкновенной, но в то же время узнаваемой: люди вроде Шона превращают свою природную дотошность в стиль жизни, и многолетняя выдержка только укрепляет эту дотошность и делает ее окончательно непробиваемой. Джейк знал, что нет ни одной стороны жизни, в которой Шон забыл бы про свою дотошность; он придирался всегда и ко всему — безжалостно и бессердечно, как настоящий бизнесмен. Это английский тип или даже англо-саксонский — такие люди чаще всего попадаются там, где на чрезмерную дотошность взирают одновременно с подозрением и благоговейным трепетом. Джейк замечал эту черту и в других людях, добившихся успеха — с некоторыми он был лично знаком, а большинство видел на фотографиях в газетных новостях или по телевизору. Гипертрофированной требовательностью были наделены некоторые политики, а еще — кинорежиссеры. Возможно, и в Джейке тоже было немного такой дотошности. А может, и нет. У него внутри тоже что-то окрепло и затвердело, но только это было нечто куда более низменное, чем чрезмерная забота о чем-либо. И все-таки в тот день они с Шоном держались парой. Шатались по квартире Феи и отказывались от сладкого шерри, который тут всем наливали.
До Шона новость о болезни Феи дошла таким же окольным путем — через друга товарища по работе его бывшего любовника. Новость проделала долгий путь, но все же Шону повезло, если в данном случае уместно это слово: он застал Фею на смертном одре. Шон рассказал, что от Феи остался один мышиный скелет без мочевого пузыря, едва различимый в складках больничного постельного белья.
— Он был хорошим другом, — вздохнул Джейк. — Не могу себе простить, что совсем с ним не виделся.
Шон кивнул.
— Я тоже.
— Помнишь ту ночь, когда я был с Домино? Я до сих пор чувствую себя виноватым — и не потому, что он был твоим парнем… Ну, то есть, не то чтобы я был в восторге от этого факта, но по молодости такое иногда случается. — Джейк запнулся, почувствовал, что начал не очень удачно, но Шон кивнул, ожидая продолжения, он понимал. — Что мне на самом деле не дает покоя — даже сейчас — так это взгляд Феи, которым он смотрел на меня, когда застал нас вдвоем и когда я замахнулся на него кулаком. Он просто не мог поверить, что я способен так поступить. Что могу поднять на него руку.
— Ну, что тут скажешь? Ты был засранцем. — Шон улыбнулся, как будто бы Джейк должен был повеселиться с ним вместе по этому поводу. — Но… сколько нам тогда было — шестнадцать, семнадцать?
— Мне — восемнадцать.
— Ну вот, всякий, у кого есть эго, в восемнадцать лет бывает засранцем.
— Засранцем в этом возрасте бывает всякий, кто от природы полное дерьмо, — поправил Джейк. — Вот ты, например, засранцем не был.
Шон отмахнулся: ну ты скажешь.
— Джонни и Фея, во всяком случае, точно не были.
Да, они не были. И вот теперь Фея тоже мертв. Как и Джонни — правда, тот умер уже больше десяти лет назад. В голове мерно застучало. Разговор приостановился, из его баллона со свистом выходил воздух. Шон первым попытался его поддуть.
